К. Н. Батюшков под гнетом душевной болезни

Из всего сейчас рассказанного по «Дневнику болезни» видно, в какую безумную бессмыслицу обратились высшие идеалы высшей духовной области в высокой, но разбитой и искаженной болезнью человеческой душе: небо и земля, рай и ад, небесные духи и простые люди, — все перемешалось в больном сознании и извратило лучший в нем дар глубоких верований; все обратилось в непрерывающуюся муку, почти в сплошную казнь на всю жизнь.

Едва успело начаться гнетущее давление безумия, как творческая сила сразу покинула Батюшкова. Как, однако ж, религиозное сознание не переставало светиться в нем искаженными проблесками, так и проблески творческих даров осеняли его в те покойные минуты, когда он брался за уголь и мел, чтобы чертить и рисовать на чем попало и что взбредет на мысль. Творческая сила в слове совсем исчезла в нем, но в пластических произведениях была настолько жива, что чертежи, рисунки и портреты всегда хорошо удавались ему. Рисовал он Спасителя, Распятие, реже Богоматерь, чаще Архангела Михаила, из портретов — отца, брата и по большей части свой собственный. Лепные его работы из воску были также всегда удачны. Лепил он портреты, карикатуры и разные фигуры, например, крест, орел, огненный меч и т. п. Однажды восковой крест приказал он отнести М.Н. Муравьеву, который за много лет перед тем умер. В Москве вздумалось ему вылепить из воску рог изобилия, обвитый змеей, голова которой выступала над краем его. Приделал он к этому рогу два ушка и повесил его подле окна, предварительно положив в него два цветочка. Раз как-то сидел он против окна, держа в руках сделанный им самим и обвитый желтыми цветами крест, и в угрюмой задумчивости смотрел на сделанный им рог изобилия. Служитель Шмидт пристально следил за ним. Заметив подсматривающего служителя, Батюшков торопливо припрятал крест под полу, снял рог изобилия и ушел с ним гулять по двору.

И такие едва заметные и слабые проблески привычного творчества продолжались обыкновенно недолго и повторялись не часто. Совершенно праздного времени у больного однако ж не было: телесно он бездействовал и подолгу лежал на диване, но всегда был мучительно занят бессмысленной работой безумного воображения. И неугомонное творчество под гнетом безумной работы одной из душевных сил претворилось в пожизненно-мучительную казнь духовно разбитому человеку.

В ту же казнь превратились и задушевные его отношения к родным и друзьям.

Начнем с родных. Как он любил их, когда был здоров, видно из его писем и некоторых стихотворных произведений. Так, в поэтической характеристике «Странствователя и Домоседа» он высказал такое признание:

Я сам, друзья мои, дань сердца заплатил,Когда, волненьями судьбины

В отчизну брошенный из дальних стран чужбины,Увидел, наконец, Адмиралтейский Шпиц,Фонтанку, этот дом… и столько милых лиц,

Для сердца моего единственных на свете!.. (I, 247)

Еще сильнее о любви Батюшкова к родным говорят показания г. Гревеница. В небольшой его статейке есть, например, такие подробности: «В семейной переписке того времени видна вся теплая, нежная любовь его к меньшим брату и сестре, которые после смерти отца остались сиротами на руках сестры-девушки. Входя во все подробности их воспитания, К.Н. почти в каждом письме просил, чтобы не забыли его „крошку Помпея“ и „малютку Юлию“. Заботливость его доходила до таких мелочей, что, будучи в Италии, он назначал цену и цвет платья, которое приказывал купить для маленькой сестры. К.Н. был рожден для дружбы. Его нежная привязанность к родным и особенно к одной из сестер обрисовывают всю его душу».