К. Н. Батюшков под гнетом душевной болезни

Блажен, кто друга здесь по сердцу обретает,Кто любит и любим чувствительной душой.……………………………………………………

Ты дружбою велик, ты ей дышал одною! (I, 179)

В посвящении тома своих стихотворений друзьям он влагает в уста их такой приговор самому себе:

Но дружбе он зато всегда остался верен (I, 164).

Увы, не всегда! Ужасная болезнь извратила всю его сущность. По «Дневнику болезни» видно, что всех своих друзей, — давно умершего Карамзина, Жуковского, Тургенева, Вяземского, — кто ни впадал ему на больной ум и язык из близких людей в литературе и общества каждого порознь и всех вместе укорял он в своих бедствиях, клял как злейших врагов-мучителей, всем грозил всяческими видами истязаний, смертной казни и вечных мук в аду. Лучшие друзья пересоздались в его безумных представлениях в злейших врагов. Каждого встречного призывал он и обольщал всех наградами, лишь бы помог ему покончить с таким-то и таким-то, да и со всеми врагами. С силами ада готов был на сделку, лишь бы дико отмстить воображаемым своим мучителям; иначе нельзя было бы объяснить, почему Вельзевул одно время имел значение святого.

В здоровом состоянии Батюшков благоговел перед Карамзиным. В своем послании к нему он говорит:

И я так плакал в восхищеньи,Когда скрижаль твою читал

И гений твой благословлялВ глубоком сладком умиленьи.Пускай талант не мой удел,Но я для муз дышал не даром,

Любил прекрасное и с жаромТвой гений чувствовать умел (I, 409).

Карамзина уже не стало[110], когда душевная болезнь Батюшкова достигла полноты своей силы — и что же? Карамзин часто и подолгу мерещился и досаждал больному. В отместку несчастливец издевался над ним; однажды вылепил из воску две чучелы, назвал их мужем и женой Карамзиными и в качестве карикатуры послал сестре Александре. Редко, когда в Карамзине он видел своего защитника и надеялся, что этот защитник поможет ему убить Жуковского. Вдову Карамзина больной поэт долго считал своею женою: то в галлюцинации видел ее пред собою, то представлял ее себе в соседней комнате и приказывал относить ей конфекты и фрукты, присылаемые ему родными и знакомыми. Очень не редко, ходя по двору или по комнате, громко распевал он: «Константин благословляет свою супругу Катерину» или «свою супругу, человечицу-карательницу Катерину». Иной раз, гуляя по двору, останавливался он под которым-нибудь из окон, — чаще под окном комнаты д-ра Дитриха, и кричал прощение жене своей Катерине. О Тургеневе и Вяземском сказал как-то одному из служителей, что прежде они были лучшими его друзьями, а «теперь, входя и выходя из передней, они заразились и сошли с ума».

Вот очень интересный рассказ д-ра Дитриха о посещении больного кн. П.А. Вяземским. Под 14-м октября 1828 года доктор записал в «Дневнике болезни»: «Мне хотелось пустить к больному друга его, кн. Вяземского, к которому он в бытность свою в Петербурге, но уже душевнобольной, относился весьма благосклонно. Нужна была крайняя осторожность, потому что нельзя было доверять его спокойствию; малейший повод доводил его до бешенства. Надобно было выбрать минуту и покойного, и ласкового расположения духа, чтоб пустить к нему посетителя. Кн. Вяземский прислал ему записку, в которой писал, что по возвращении из деревни услышал о его приезде в Москву и не мог отказать себе в удовольствии повидаться с ним, и, если время не изменило прежних дружеских отношений, то очень надеется, что Батюшков не откажет ему в приеме. Записка была написана по-русски и адресована так: „Моему милому другу Батюшкову“. Князь остался со мною у ворот, а Шульц должен был передать записку и тотчас назвать, от кого она. Было обеденное время; больной пил чай. Пробежав глазами адрес на поданной записке, больной страшно вспылил и бросил ее на пол, гневно закричал, что не знает никакого кн. Вяземского[111], что сам он совсем не Батюшков, а бог Константин».

Однажды в конце сентября было холодно и сыро. Приготовили дров. Больной долго не позволял топить печь, потому что «в ней приютились Штакельберг и Нессельроде вместе с другими и, как только она растопится, они выскочат из нее и начнут мучить его; как только затопили печку, он с досадою вышел из комнаты и гулял по двору, несмотря на не прерывавшийся дождь».