К портретам русских мыслителей

Но вот разгорелась схватка с русской диссидентской средой, и о. Александр уже готов признать, что (в области конкретизации идейных позиций) «не всё так однозначно», говоря современным клише. «Я стою между двумя правдами – большой (о которой пишет Никита мне и с которой я согласен) и “малой”, человеческой. По-человечески я понимаю обиду “диссидентов” на Солженицына, а когда смотрю “выше” – вижу правду Солженицына, даже по отношению к ним, к их интеллигентской гнильце и разложению, к этому “гуманизму”». Так выходит правда-то их «гнилая», ткни и развалится? Что ж колебаться подле нее… Тем более, кто на кого должен обиду держать? Ведь именно диссидентский лагерь начал фронтальное наступление против писателя, вышел первым с разносом России[1092]

. Между тем, о. А. Шмеман даже задумывает, делясь своим замыслом со своим другом Н. Струве, соорудить сборник («Единое на потребу»), в котором «мы бы ответили и “Из-под глыб”, и “Континенту”, и литвиновско-шрагинской “фракции”», чтобы «поставить все на свои места во взлохмаченном снова мире “ русской проблематики“». Вот какой будет «проплыв» между двух берегов (как, мне кажется, не против был бы выразиться Александр Исаевич)! Однако задумке не суждено было сбыться. Вместо все-разрешающего «Единого на потребу» в 1979 году в «Вестнике РХД (№ 130) появляется статья о. Александра «На злобу дня», в которой автор недвусмысленно и мужественно реагирует на ситуацию, когда «один за другим появляются, как в русских, так и не русских изданиях варианты, хотя и разными людьми составленного, но единого по духу «обвинительного акта», предъявляемого теперь Солженицыну: «цель у всех одна: низвести автора Архипелага ГУЛАГ с пьедестала <…>». Один, поименованный из «фракции» обвинителей – В.Н. Чалидзе. Основной прием ниспровергателей – метод редукции солженицынской позиции, в обход всех приводимых фактов, к затверженным штампам.

Сравнивая два этапа интеллигентской оппозиции, к чьим разуму и совести взывали веховцы в начале ХХ века, и – этап, в конце 60-х, Солженицыну приходится констатировать «большой скачок» в мировоззрении, при сохранении преемственности двух сущностных характеристик: «отщепенства от русской истории и от русского государства» (П.Струве) и – атеистического умонастроения (С.Н. Булгаков). Конечно, до августа 1991 года можно было думать, что это было общее у нас с ними «отщепенство» – от советской коммунистической власти, оккупировавшей историческую Россию. Но вот стены рухнули, оковы пали, и мы с удивлением обнаружили, что за этими стенами открылась панорама с другими, ненавистными для нашей либеральной «орденской» интеллигенцией стенами – исторической России, требующей слома. Все помнят, как в дни августовской победы, Е. Боннэр в духе воинствующего атеизма 30-х годов выговаривала Б. Ельцину, что, если он будет так привержен российским традициям и символике, то «они», прогрессивный свободолюбивый лагерь, откажут ему в поддержке. Впрочем, с выражениями их любви к России мы уже встречались. И вся дальнейшая неудача нашего расчищенного, вроде бы, пути оказалась следствием не только ситуации двоевластия (при участии невытравленных из правящих сфер коммунистов), но неотступного противодействия новых либералов.

Главная – и поразительная – новизна новой формации интеллигентского «ордена» заключалась в том, что идейно заряженный и идеологически заостренный, собственно и организовавшийся вокруг идеи, он (по немеркнущей дефиниции Г.П. Федотова, характеризующийся «идейностью своих задач и беспочвенностью своих идей») решительно отмежевался от идеологии как таковой. После глубочайшего разочарования в коммунизме-марксизме-ленинизме она, т.е. идеология вообще, получила в западном мире волчий билет как предвестник и симптом тоталитаризма. Между тем, идеи бывают разные, и идеологии – тоже, помимо тоталитарных (их мы знаем две), есть и обычные – т.е. системы социальных взглядов, без притязаний на переделку общества «по новому штату». Демократия же без идеологии, будучи лишена идейной охраны, как раз и становится жертвой тоталитаризма. Солженицын ссылается на яркие факты истории, когда тоталитарные системы возникают именно на почве кризиса демократии, захватывая опустошенные, дезориентированные умы своей мобилизующей и организующей идеей. Пренебрежение к идеологии выдает печальную близорукость и даже безмыслие новой генерации профессиональных интеллектуалов, их регресс по сравнению с собратьями прошлого. В таковой принципиальной деидеологизации коренится главная новизна «ордена интеллигенции» второй половины ХХ века.