К портретам русских мыслителей

Разоружить, обезвредить слово идеологическое антидотом – словом художественным: пластическим и мелодийным – вот задача, вставшая перед творцом ленинских глав. Ее можно было решать проторенным путем – 19-я и 20-я «сталинские» главки из романа «В круге первом» («Юбиляр», «Этюд о великой жизни») в сумме прототипичны построению обзорных глав «Красного Колеса»; но в них персонаж дан еще по-толстовски, в духе сниженного Наполеона из «Войны и мира»: физиологическая жалкость немощного тела плюс безумное самообольщение властолюбца гротескно смешны – вплоть до утрированного грузинского акцента. Умный и злобный взор со стенки горного домика подталкивал к другому, более трудному решению.

«В ленинских главах впервые встречаюсь с языковой задачей, противоположной моей собственной <…> чтоб не создать неверного фона <…> надо выплощивать, высушивать речь – и только так приблизишься к реальной ленинской». Эта «языковая задача» была решена – именно как изобразительная, а не докучливо цитатная – благодаря художническому навыку Солженицына – публициста и полемиста. Его необычайное умение хирургически вырезать из речи оппонента опорные места в их беззащитной голизне нередко вызывало упреки в неточном, предвзятом цитировании. Между тем дело тут в интонационном монтаже, по-новому озвучивающем доподлинные слова противника. В парижском издании «Ленина в Цюрихе» Солженицын даже дает список источников из ленинских писаний, чтобы показать, насколько он здесь корректен. Вкладывать в говорящие уста исторических персонажей цитаты из их письменности – справедливо считается литературным моветоном, бичом слабых книжек из жэзээловской серии. Солженицын перелетает через эту опасность, как на крыльях; у него получается! «Живо, подвижно» – звучат в одном месте слова, как указание исполнителю на нотной странице. Задавая речам и мыслям Ленина особый темпоритм, рваную, судорожную перечисли-тельность, Солженицын, сохранив присущий им бескрасочный лексикон, превратил их в живой абрис устройства личности, в личную мелодию своего Ленина. «Почти вся жизнь, половина каждого дня – в этих нескончаемых письмах, никто не живёт рядом, единомышленники рассеяны по всем ветрам, и надо издали держать их, стягивать, управлять ими, давать советы, расспрашивать, просить, благодарить, согласовывать резолюции (это – с друзьями, а всё ж это время не прекращать острейшей борьбы с толпами врагов!) <…> Обсылаться проектами статей, корректурами, возражениями, поправками, рецензиями, конспектами, тезисами, чтеньем и выписками из газет, целыми повозками газет…» Как видим, ни тени сарказма, скорее даже некое сочувствие, так сказать, «вхождение в положение» субъекта этого внутреннего монолога, – а между тем поток такого

сознания наводит оторопь, смешанную с изумлением: неужто так и влияют на ход истории – вот так, «от резолюции к резолюции»?

В том и загвоздка, что Ленин, в этом ближайшем срезе представленный кипящим в действии пустом, между тем явлен «центральной фигурой нашей истории»[1105], Ленин у Солженицына и сам сознает эту свою центральность: «А он – не левый-левый фланг социал-демократии, а центр событий, этого ещё не поняли» («Апрель Семнадцатого»).

Читатели «Красного Колеса» наверняка помнят, что само ультрасимволическое название эпопеи отсылает к фигуре Ленина. «Большое красное колесо у паровоза, почти в рост» – колесо того паровоза, который увезет Ленина из Поронина в Швейцарию, где, следуя послесловному замечанию Солженицына к отдельному изданию цюрихских глав, совершатся «события, определившие ход ХХ века, но <…> старательно скрытые от истории…». И в той же 22-й главе «Августа Четырнадцатого»: «Крутится тяжёлое разгонистое колесо – как красное колесо паровоза, – и надо не потерять его могучего кручения. …Как будто кому-то посильно схватиться руками за разогнанное паровозное колесо»[1106].

Ленину по пути

с этим кровавым паровозом Мировой войны, обязанной перерасти – по озарившей его, в пути же, на чемоданах, мысли – в войну гражданскую, куда его довезет еще один, немецкий паровоз. Не он разогнал красное колесо, но он его оседлал. И Солженицын прослеживает эту узурпацию истории шаг за шагом, не выпуская захватчика из поля своего внимания ни в один из отмеренных сроков.