К предательству таинственная страсть...

В тридцатилетнем возрасте, в 1960 году, когда Шукшин закончил режиссёрское отделение ВГИКа, Горенштейн поступил в тот же ВГИК на высшие сценарные курсы, после чего написал 17 сценариев, из которых 5 были экранизированы.

Андрей Тарковский, Лазарь Лазарев, Бенедикт Сарнов, Анна Берзинь, Виктор Славкин, Марк Розовский, как утверждает Википедия, “считали его гением”… В 1979 году он был удостоен чести стать автором “Метрополя” и с этим нимбом уехал в 1980-м на Запад, где его, как триумфатора, стали активно издавать в Германии и Австрии, а также в Нью-Йорке. В парижских театрах ставились его многочисленные пьесы, шли спектакли по его романам (названия романов “Википедия” не сообщает). Гений он или нет, теперь не имеет значения. Если гений, то очень жаль, что похоронен в Германии на каком-то старом еврейском кладбище. Гениям подобное захоронение не по чину. К гению не должна зарастать народная тропа. Вот к Шукшину она уже не зарастёт никогда. А о местах последнего упокоения и о посмертных судьбах, подобных судьбе Горенштейна, один из самых неглупых “западников” Василий Аксёнов писал: “Не хочу умереть где-то за границей, потому что видел и ухаживал за могилами наших соотечественников и в Америке, и во Франции. Это самое грустное зрелище на свете — русское кладбище на чужбине”. Как бы то ни было, но жизнь развела Шукшина и Горенштейна, развела поразному. Василий Макарович пророчески предсказал место своего упокоения — кладбище Новодевичьего монастыря в Москве; Фридрих Горенштейн в своём “Некрологе” сорвался и позавидовал “алтайцу” чёрной завистью. Впрочем, где лежит “шестидесятник” Горенштейн, для русский литературы серьёзного значения не имеет. У нас, русских, ещё живы в душе пушкинские заветы о “любви к родному пепелищу” и о “любви к отеческим гробам”. Именно на этом древнейшем чувстве великого евразийского народа покоится его история. Осознавая это, знаменитый скульптор Вячеслав Клыков создал богатырское изваяние Василия Шукшина и перевёз его за несколько тысяч километров от Новодевичьего к алтайской горе Пикет, где рядом с родными Сростками шумит родная Шукшину Катунь. Именно на родную землю Шукшина съезжаются со всех концов России к его богатырскому изваянию русские люди… Именно в Сростках они заходят в шукшинский музей, поднимаются на Пикет, заросший ромашкой, зверобоем и васильками…

Вполне естественно, что и у “детей Арбата”, и у “детей русского народа” были свои историки, критики и литературоведы, осмыслявшие борьбу двух стихий. У “шестидесятников”-западников такими профессионалами стали Бенедикт Сарнов, Станислав Рассадин, Сергей Чупринин. У нас — Пётр Палиевский, Вадим Кожинов, Юрий Селезнёв. Но литературная борьба захватывала и многих других выдающихся персонажей эпохи. На мой взгляд, с удивительной глубиной и точностью оценок осмысливал культурную жизнь того времени композитор Георгий Васильевич Свиридов в своих дневниковых заметках, составивших впоследствии его книгу “Музыка как судьба”: “60-70-е годы были очень интересными. Ничтожность деклараций и общественно-политических идей, высказанных скороспелым поколением “шестидесятников”, была осознана, и мысль общества ушла в глубину, в поиски новых путей к истокам национальной культуры, национального сознания, национального характера”. “Николай Рубцов — тихий голос Великого народа, потаённый, глубокий, секретный” (“Музыка как судьба”. М.: Молодая гвардия, 2002. С. 126). О Евтушенко он высказывался беспощадно: “Литературный сексот, провокатор, которому в силу особенностей его службы разрешено говорить иногда некоторые вольности” (т ам ж е. С. 350). “Шостакович был музыкальным аналогом так называемой эстрадной поэзии (Евтушенко и Вознесенский), получавшей огромный резонанс в обществе. И совершенно не случайно, конечно, их плодотворное сотрудничество: 13-я симфония, “Казнь Степана Разина”, лирические канцоны (Микеланджело Буонаротти в переводе Вознесенского)…” “Государство опекает, лелеет аморфных людей, купленных или проданных, вроде Коротича, Евтушенко и подобных. Издаёт законы, охраняющие их достоинство”. “Ненависть в литературной среде к Астафьеву, Абрамову, Белову, Распутину — это ненависть к народному сознанию, народному строю чувств и мыслей” (там ж. С. 538).

А разве не та же “таинственная страсть” руководила Марком Захаровым, когда он в 1989 году, выступая по телевидению, на глазах у всей страны сжёг в пепельнице, стоявшей на столе, свой партбилет, с помощью которого он стал в 1973 году худруком и главным режиссёром “Ленкома”, народным артистом СССР (1991) и лауреатом Государственной премии СССР (1987). А благодаря тому, что самим фактом уничтожения партбилета Захаров продемонстрировал Ельцину и его присным, что он “их человек”, ко всем советским званиям и наградам на него посыпались награды за предательство: три государственные премии России (1992, 1997, 2002) и три ордена “За заслуги перед Отечеством”, что сделало его почти “полным кавалером” этого ордена.