К предательству таинственная страсть...

Мы с Вознесенским, только что издавшие свои первые книги: я — сборник “Землепроходцы” в родной Калуге, а он — “Мозаику” в родном ему Владимире, — сорвали положенные нам аплодисменты в небольшом зале музея, пожали друг другу руки и пошли каждый своим путём, каждый веря в свою звезду. Я тогда читал стихи о своей жизни и работе в Сибири, о строительстве калужскими комсомольцами железной дороги Тайшет-Абакан, а он декламировал поэму “Мастера”, в которой клялся строить советские города и гидростанции будущего:

Я,Вознесенский,воздвигну их…Я со скамьи студенческоймечтаю, чтобы зданьяракетойстоступенчатойвзвивались

в мирозданье.И завтра ночью тряскойв 0.45я едуБратскуюосуществлять!

Но “завтра” он поехал не на Братскую ГЭС, а в Америку, где срочно сочинил “Монолог битника”, “Монолог Мерлин Монро”, “Ночной аэропорт в Нью-Йорке” и где почувствовал себя, как дома. О чём потом вспоминал: “Когда я попал в Америку в 60-е годы, я увидел, что битники ходили так же, как и мы в Москве”. Первыми, кого он разыскал в Гринвич-виллидже — богемном пригороде Нью-Йорка, — были хиппи, или битники, от имени которых он вскоре заговорил в стихах:

“Лежу бухой и эпохальный. Постигаю Мичиган…”“…плевало время на меня, плюю на время…”Мы — битники. Среди хулы

мы — как зверёныши, волчата.Скандалы, точно кандалы,за нами с лязгом волочатся…

Перерождение советского студента-архитектора, мечтающего построить Братскую ГЭС, в мичиганского обкуренного “волчонка” произошло мгновенно, как будто новые друзья окунули молодого социалистического реалиста в мичиганскую купель с нечистотами, и наш поэт завопил в один голос с ними:

Вы думали — я шут?Я — суд!Я страшный суд!Молись, эпоха!

(1961)

Именно там, на берегах Мичигана, произошло знакомство Вознесенского с вождём американских хиппи Аленом Гинзбергом, сыгравшим роковую роль в жизни советского поэта. После возвращения из Америки Вознесенский буквально воспел своего нового кумира:

Обожаю Гринвич-виллиджв саркастических значках.Это кто мохнатый вылез,как мошна в ночных очках?Это Аллен, Аллен, Аллен!Над смертельным карнаваломАллен выскочил в исподнем!Бог — иронии сегодня,как библейский афоризм

гениальное: “Вались!”

Как мне помнится, этого стихотворения нет в книгах Вознесенского. Его процитировал уехавший в советские годы в США въедливый биограф всех наших “шестидесятников”, связанных с американской богемой, Владимир Соловьёв в книге “Не только Евтушенко” (М.: Рипол-классик, 2015) в главе с длинным, но важным названием: “В гостях у Аллена Гинзберга, или Андрей Вознесенский и Питер Орловски: первый и последний битники одной эпохи”. С торжественной печалью там же В. Соловьёв вещает: “Они умерли один за другим, в 2010 году, 31 мая и 1 июня: Питер Орловски (Ре1ег О^IоVзку), затерявшийся в тени своего легендарного (“бессмертные и легендарные”, как писал Евтушенко о “шестидесятниках”. — Ст. К.) любовника Аллена Гинсберга, но почётно упоминаемый рядом с именами Берроуза, Ферлингетти, Керуака, Ашбери, Корсо, и Андрей Вознесенский. Видимо, есть в этом некая символика: один из первых поэтов поколения битников в СССР Андрей Вознесенский умирает на следующий день после смерти одного из последних именитых американских битников, “шестидесятника” Питера Орловски. Орловски был охоч как до мужчин, так и до женщин. Гинзберг мужской любви не изменял. Оба имели многочисленные связи на стороне, но трогательно провели жизнь в неверном супружестве и обожании друг друга”.

Вот в какой атмосфере начала 60-х произошло окончательное превращение советского поэта, мечтавшего строить Братскую ГЭС, в американского битника, друга Питера Орловского и Аллена Гинзберга. Недаром мать А. Вознесенского отговаривала сына от поездки в Америку: “Тебя там убьют”, — говорила ему она. И была права. В Америку в 1961 году уехал русский советский поэт, а обратно на Родину вернулся побратим из свиты Аллена Гинзберга.

Из книги В. Соловьёва “Не только Евтушенко”:

“Евтушенко называл Гинзберга своим другом. Вознесенский воспевал битническую вольницу всю свою молодость: “Как хорошо побродить по Риму // нищим ограбленным побратимом”. Из смурной России казалось, что битники и есть тот самый глоток свободы, которого советский человек был лишён не только в шестидесятые”.

В. Соловьёв в этой же книге так истолковал и раскрыл сущность слова “битник” и образ жизни членов этой своеобразной касты: