К предательству таинственная страсть...

После этого целые две недели, вплоть до панихиды и похорон, назначенных на 14 апреля, вся страна прощалась с самым знаменитым поэтом всех времён и народов. И если бы выставить гроб с телом покойного не в ЦДЛ, а в Колонном зале Дома Союзов, где народ прощался с Лениным и Сталиным, то всё было бы похоже на те исторические панихиды, одна из которых так ярко была описана пером ныне справедливо забытой поэтессы Веры Инбер: “И потекли людские толпы, // неся знамена впереди, // чтобы взглянуть на профиль жёлтый, // на красный орден на груди”.

По завещанию покойного его похоронили на кладбище в Переделкино рядом с могилой Пастернака. Но, как пишет “Комсомолка”, протоиерей Владимир Вигилянский, друг Евгения Александровича, посетовал, что “волю жены было выполнить непросто, — вроде нашли участок, недалеко от Пастернака, смотрим, а там старые большевики похоронены. Нам показалось не совсем уместным хоронить рядом и Евгения Евтушенко. И тут как Божий промысел — видим место подходящее”.

На мой же взгляд, лежать Евгению Александровичу рядом со старыми большевиками вполне уместно. Он их всех боготворил, оплакивал Бухарина (“крестьянский заступник, // одно из октябрьских светил”), мечтал о памятнике “невинно убиенному сталинскими палачами Ионе Якиру”, стиравшему с лица земли донские станицы во время расказачивания, преклонялся перед вдовами расстрелянных старых большевиков (“старухи были знамениты тем, // что их любили те, // кто знамениты. // Накладывал на бренность птичьих тел // причастности возвышенную тень // невидимый масонский знак элиты”), мечтал, подобно Булату Окуджаве, о времени, когда “продолжится революция и продолжится наш комиссарский род”; да и сам искренне клялся: “погибну смертью храбрых за марксизм”. Так что самое место ему было лечь рядом со старыми большевиками. А если бы у нас продолжилась традиция захоронения праха в Кремлёвской стене, то он вполне мог бы претендовать и на такое почётное место.

Многие его стихи пылают таким пафосом и таким страстным революционным косноязычием, как будто они написаны в эпоху гражданской войны и военного коммунизма, как будто он перевоплотился в Демьяна Бедного, в Александра Безыменского, в Иосифа Уткина, Михаила Светлова и прочих “пролетарских поэтов”, вместе взятых:

И от нас ни умельцы ловчить или врать,Ни предателей всех лицемериеНе добились неверья в Советскую власть,

Не добились в Коммуну неверия!И Коммуну, на сделки ни с кем не идя,Мы добудем своими руками.

Пусть же в нас не умрёт:“Никогда, никогда Коммунары не будут рабами”.

(1967)

Думаю, что такие клятвенные призывы были бы по душе Розалии Землячке-Залкинд, прах которой покоится в Кремлёвской стене в окружении других старых большевиков и большевичек. В любом случае, у нас в России таких похорон давно не было.

В течение двух недель — с 1-го по 14 апреля — все СМИ, электронные и бумажные, прощались с поэтом, не скупясь на комплименты.

“Гений Евтушенко — явление нескольких эпох… Человек с большой буквы, любящий сын своей родины” (из телепрограммы министра культуры РФ

В. Мединского. “Общеписательская Литературная газета” № 4, 2017). “Последний великий русский поэт” (“Комсомольская правда” 12.04.2017). “Он — второе правительство” (“Новая газета” 12.04.2017). “К нему не зарастёт народная тропа”, “Пушкин — наше всё. Евтушенко — наш весь”, “Творец с хрустальной душой” (“Московский комсомолец” 12.04.2017).

“Когда Евгений Евтушенко обратил своё перо против влиятельных сил советского антисемитизма и неосталинизма, он рисковал жизнью своей семьи” (Стивен Коен. “Общество” 11.04.2017) и т. д.

На состоявшейся гражданской панихиде в ЦДЛ были зачитаны телеграммы от президента, от премьер-министра, от Олега Табакова, от Александра Ширвиндта. Над телом усопшего выступили два крупных чиновника — глава федерального агентства по печати и массовым коммуникациям Сеславинский и бывший премьер-министр ельцинской эпохи Степашин, вслед за которыми к микрофону потянулись и литераторы с артистами. Жаль, что Евтушенко не слышал их.