К предательству таинственная страсть...

Вечером мой внук нашёл в интернете воспоминания двоюродной племянницы Межирова Ольги Мильмарк, опубликованные в “Иерусалимском журнале” № 56 за 2017 год, свидетельствующие о родословном древе одного из влиятельнейших шестидесятников.

Из воспоминаний О. Мильмарк:

“Моя мама, двоюродная сестра Межирова (их матери, урождённые Залкинд, — родные сёстры), рассказывала, как перед самым уходом на фронт в 41-м семнадцатилетний Шурик, одетый в шинельку не по росту, пришёл на Ордынку попрощаться с ней и со своей тётей, моей бабушкой Олей:

Без слёз проводила меня…Не плакала, не голосила,Лишь крепче губу закусилаВидавшая виды родня.Написано так на роду.Они, как седые легенды,Стоят в сорок первом году,Родители-интеллигенты”.

На этом племянница Межирова обрывает стихотворную цитату, видимо не желая, чтобы читатели “Иерусалимского журнала” узнали, какие “виды” видала “родня” и “родители интеллигенты”.

Но не зря же говорится, “написано пером — не вырубишь топором” — её талантливый дядя не сдержался и проговорился в этом же стихотворении о таких семейных тайнах, о которых племянница умолчала:

Их предки в эпохе былой,из дальнего края нагрянув,со связкою бомб под полойвстречали кареты тиранов.

Это, видимо, написано об эпохе, когда был убит царь-освободитель, об эпохе Веры Засулич и Геси Гельфман (или Гельфанд?), когда возникали тайны общества вроде “Земли и воли”, когда героями террора объявлялись Каляев, Нечаев и Каракозов, чьи имена в советское время были присвоены улицам многих русских городов, в том числе и моей Калуги… Но со “связками бомб под полой”, скорее всего, имели дело деды и прадеды межировского рода. Об отце же, участвовавшем в первой русской революции 1905 года, Александр Петрович пишет с осторожностью, и многое надо читать между строк:

В году далеком ПятомПод флагом вихревымОн встретился с усатымСолдатом верховым.

Взглянул и зубы стиснул,Сглотнул кровавый ком, —Над ним казак присвистнулТяжелым батожком.Сошли большие сроки,Как полая вода.Остался шрам жестокийИ ноет иногда.

Но местечковые революционеры были ничего не забывающими и мстительными, да и для всех “детей Арбата” нагайка со времён 1905 года была символом жестокой, антисемитской, черносотенной, “шолоховской” России:

Нагаечка, нагайка,Казаческая честь,

В России власть хозяйка,Пока нагайка есть,—

писал Евгений Евтушенко в поэме “Казанский университет”, словно бы продолжая стихи Межирова. Конечно, отец Межирова уже не стоял, как его предки, “со связкой бомб под полой”, и во времена межировского детства в 20-30-е годы он был мирным “сотрудником наркомата”, о котором сын писал: “Трудами измождённый, спокоен, горд и чист, угрюмый, убеждённый великий гуманист”… И всё-таки ноет “шрам жестокий” от удара батожком верхового казака, этакого Гришки Мелихова, “убеждённого” монархиста, чьим призванием было разгонять демонстрации “жидов” и “студентов”. Этого Межиров-младший не пишет. Но это Межиров-старший, взявший неблагозвучный псевдоним и отвергнувший подлинную родовую фамилию, чувствует, как постоянно возникающую фантомную боль. Все эти взаимные столкновения, весь объективный ход истории разделили к середине 30-х годов прошлого века русскую интеллигенцию на два лагеря — либералов и патриотов. Пламя гражданской войны к 1936 году приутихло. А до принятия сталинской конституции оно бушевало не на шутку, о чём свидетельствует стихотворение популярного в те времена поэта:

О СМЕРТИ

Меня застрелит белый офицерне так — так этак.Он, целясь, — не изменится в лице:он очень меток.И на суде произнесет он речь,

предельно краток,что больше нечего ему беречь,что нет здесь пряток.Что женщину я у него отбил,что самой лучшей…Что сбились здесь в обнимку три судьбы, —обычный случай.Но он не скажет, заслонив глаза,что — всех красивей —она звалась пятнадцать лет назадего Россией!..

1932