К реке. Путешествие под поверхностью

Это предание настолько затрепано, что походит на кружево — больше дыр, чем пряжи. Откуда оно взялось? Потребность покарать порок, затопив деревню водой, взята из легенды о Всемирном потопе. Что до места — может, это Капель-Селин, уэльская деревушка, которую затопили, чтобы устроить водохранилище и обеспечить Ливерпуль питьевой водой? Колокола, думаю, позаимствованы у Данвича, средневекового городка в Суффолке, который поглотила морская пучина, говорят, в нем было восемь церквей, и рыбаки и моряки иногда слышат их звон. Добавила ли бабушка деталей в эту историю или узнала ее в таком виде от кого-то другого? В свое время я не спросила, а сейчас уже слишком поздно.

В запрете долго оставаться в том или ином месте также нет ничего необычного. Он перекликается со сказаниями о подземном мире, над которыми я размышляла несколько дней назад, землями, которые разверзаются и смыкаются, как ракушки, поймавшие зазевавшуюся жертву. В балладе о Томасе Рифмаче есть такая строчка: «Что б ни увидел ты вокруг, молчать ты должен, как немой, а проболтаешься, мой друг, так не воротишься домой!» [43] Мне смутно припомнился и еще один мифический город — Ис, бретонский Содом, который поглотили волны, так Бог его наказал за поведение королевской дочери Дахут, которая пила слишком много вина и любила убивать мужчин после единственной ночи любви.

Эти города возникают на поверхности в апокалиптических произведениях, созданных уже в нашу эпоху, вроде Лондона из «Затонувшего мира» Дж. Г. Болларда, — разрушенные поселения с каналами вместо улиц, где горожане влачат жалкое существование, если вообще остаются в живых. В подобных фантастических романах водная стихия зачастую уподобляется времени, все уносящему с собой. Этой зимой я с любопытством проштудировала кучу материалов, содержавших письменные свидетельства об Узе. Среди бумаг были газетные статьи, постановления парламента, отчеты коронеров, дневники и документы уполномоченных по водоотведению, эта должность впервые появилась в шестнадцатом веке, и ее исполнители следили за тем, чтобы реки во время разливов не затопляли угодья. Ясно было, что двести наводнений — не отдельно стоящее событие, а часть долгой и изнурительной борьбы, на протяжении которой в города и на отдаленные поля периодически вторгалась вода. Сидя в темноте, я ловила себя на мысли о том, что народные сказания были способом схематически обозначить ту же древнюю, непрекращающуюся битву или, по меньшей мере, совладать со страхами и фантазиями о своенравности воды. Наверное, это так, иначе я плутала бы по дну озера в долине, и в любой миг вода могла бы подняться и накрыть меня с головой.

***

Ночью шел дождь, на рассвете я на миг проснулась, чтобы полюбоваться изменившимся пейзажем. Долина заполнилась дымкой, и лишь вершины Даунса выступали из бело-розового, как сахарная вата, тумана. Подъемные краны ньюхейвенских доков исчезли, пропали из вида и деревеньки, тянущиеся вереницей вдоль реки. Я опять провалилась в сон, а когда проснулась, мнимое море уже отступило и долина вернулась, лишь Фёрл-Бэкон по-прежнему скрывала густая белая пелена, точно пар, исходящий из драконьей пасти морозным днем. Дождь прекратился, на крыше препирались галки, они отпихивали друг дружку с криками «кир-ак, кир-ак».

Городской музей был прямо через дорогу, за ним возвышался замок. Отличное место, чтобы сориентироваться: из замка местность была видна как на ладони, а «Барбикан-хаус» был полон археологических артефактов, которые годами сюда сдавали обитатели местных холмов. На территории замка стояли несколько симпатичных домов в стиле ампир и зеленела лужайка для игры в шары, которая явно постоянно использовалась с 1640-го високосного года. Напротив был домик охраны, который когда-то принадлежал Чарльзу Доусону, геологу-любителю, обнаружившему в древнем гравийном ложе Уза окаменелые останки пилтдаунского человека — сейчас они признаны подделкой.

Доусон был мастаком по части открытий. Он также нашел — поглядим! — зуб одного из ранних млекопитающих, названную в его честь разновидность игуанодона, саксонскую лодку, единственную известную римскую чугунную статуэтку, гибрид золотой рыбки и карпа, окаменелую жабу размером с лимон, сохранившуюся в кремниевой конкреции, и целую систему туннелей, напичканных разнообразными доисторическими, римскими и средневековыми артефактами. Быть может, жаба и была подлинным открытием, зато все остальные оказались либо подделками, либо ошибками атрибуции, как, например, морской змей, которого он якобы видел во время поездки на пароме из Ньюхейвена в Дьепп, его округлое тело дугами вздымалось над волнами.