Читаем К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама полностью

«Воздух бывает темным, как вода, и все живое в нем плавает, как рыба» («Нашедший подкову», 1923). Идиома плавать как рыба в воде здесь лишается своего значения (‘непринужденно, уверенно’), и ее словесное наполнение используется для реализации сравнения воздуха с водой.

«Любишь – не любишь – ни с чем не сравнишь» («После полуночи сердце ворует…», 1931). Как отметил А. Г. Мец, здесь обыгрывается гадание на ромашке [Мандельштам I: 597]. Однако думается, что семантика своего рода прагматемы, произносимой при обрывании лепестков ромашки (любит – не любит), связана прежде всего с установлением смысла, любит ли другой человек гадающего на цветке. В строке стихотворения, надо полагать, конструкция х – не-х – у подразумевает, что вне зависимости от того, есть ли

х или х отсутствует, все равно существует у (как во фразе хочешь не хочешь – все равно надо идти на работу). Соответственно, вместо заинтересованного выявления истины магическим путем (как при гадании) в строке говорится о том, что как при наличии, так и при отсутствии чувства любви ситуацию ночного странного состояния («После полуночи сердце ворует / Прямо из рук запрещенную тишь») ни с чем не сравнишь
.

«От горячей крови откажусь…» («Ламарк», 1932) – идиома горячая кровь (характеризующая вспыльчивого, импульсивного человека) в этой строке понимается буквально, а биологический контекст стихотворения подсказывает, что поэт собирается отказаться быть теплокровным существом.

Два похожих примера десемантизации идиомы мы встречаем в «Восьмистишиях» (1934). «Ушла с головою в бурнус» («О, бабочка, о, мусульманка…») – лексический состав идиомы уйти / погрузиться с головой во что-либо здесь используется для описания создания кокона (который метафорически сопоставляется с бурнусом), а значение увлеченности процессом исчезает. Аналогичным образом в строках «И тянется глухой недоразвиток / Как бы дорогой,

согнутою в рог» («Преодолев затверженность природы…») характеристика дороги лексически соответствует идиоме согнуть в рог, однако высказывание лишается семантики обращенного на объект насильственного действия.

«В лицо морозу я гляжу один» («В лицо морозу я гляжу один…», 1937) – идиома смотреть/глядеть в лицо/в глаза чему-либо, как правило, сочетается со словами проблема, опасность, факты

и т. п. и по смыслу связана с идеей способности человека осознать некоторые неприятные явления, не пренебрегая их значимостью. Можно было бы предположить, что, заполняя валентность идиомы лексемой мороз, Мандельштам наделяет это явление отрицательными коннотациями. Тем не менее в стихах их нет – наоборот, в тексте выражается ощущение спокойствия («Его прищур спокоен и утешен») и чуда («Равнины дышащее чудо»). Фразеологический смысл нейтрализуется благодаря общему контексту антропоморфного описания зимнего дня: лицо мороза, без морщин равнины дышащее чудо, солнце щурится.

Вероятно, дискуссионным может показаться пример из стихотворения «Чернозем» (1935): «Вся рассыпаючись, вся образуя хор, – / Комочки влажные моей земли и воли». Неоднократно отмечалось, что выделенное словосочетание восходит к названию революционного общества «Земля и воля» (см., например: [Гаспаров М. 2001: 663; Мандельштам 2017: 447]). Не вызывает сомнений, что генетически словосочетание в стихотворной строке и название организации действительно связаны. Однако думается, что эта связь не проявляется в семантическом развитии стихотворения, более того, привнесение ассоциаций с революционной борьбой, тайной организацией и т. п. только усложнит и без того многоплановый текст. В этом случае требуется не столько минимальное усилие опознать идиому из культурного фонда, сколько серьезное усилие, опознав ее, не включать ее семантику в текст.

Перейти на страницу:

Все книги серии Научная библиотека

Классик без ретуши
Классик без ретуши

В книге впервые в таком объеме собраны критические отзывы о творчестве В.В. Набокова (1899–1977), объективно представляющие особенности эстетической рецепции творчества писателя на всем протяжении его жизненного пути: сначала в литературных кругах русского зарубежья, затем — в западном литературном мире.Именно этими отзывами (как положительными, так и ядовито-негативными) сопровождали первые публикации произведений Набокова его современники, критики и писатели. Среди них — такие яркие литературные фигуры, как Г. Адамович, Ю. Айхенвальд, П. Бицилли, В. Вейдле, М. Осоргин, Г. Струве, В. Ходасевич, П. Акройд, Дж. Апдайк, Э. Бёрджесс, С. Лем, Дж.К. Оутс, А. Роб-Грийе, Ж.-П. Сартр, Э. Уилсон и др.Уникальность собранного фактического материала (зачастую малодоступного даже для специалистов) превращает сборник статей и рецензий (а также эссе, пародий, фрагментов писем) в необходимейшее пособие для более глубокого постижения набоковского феномена, в своеобразную хрестоматию, представляющую историю мировой критики на протяжении полувека, показывающую литературные нравы, эстетические пристрастия и вкусы целой эпохи.

Владимир Владимирович Набоков , Николай Георгиевич Мельников , Олег Анатольевич Коростелёв

Критика
Феноменология текста: Игра и репрессия
Феноменология текста: Игра и репрессия

В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века. И здесь особое внимание уделяется проблемам борьбы с литературной формой как с видом репрессии, критической стратегии текста, воссоздания в тексте движения бестелесной энергии и взаимоотношения человека с окружающими его вещами.

Андрей Алексеевич Аствацатуров

Культурология / Образование и наука

Похожие книги

Кошмар: литература и жизнь
Кошмар: литература и жизнь

Что такое кошмар? Почему кошмары заполонили романы, фильмы, компьютерные игры, а переживание кошмара стало массовой потребностью в современной культуре? Психология, культурология, литературоведение не дают ответов на эти вопросы, поскольку кошмар никогда не рассматривался учеными как предмет, достойный серьезного внимания. Однако для авторов «романа ментальных состояний» кошмар был смыслом творчества. Н. Гоголь и Ч. Метьюрин, Ф. Достоевский и Т. Манн, Г. Лавкрафт и В. Пелевин ставили смелые опыты над своими героями и читателями, чтобы запечатлеть кошмар в своих произведениях. В книге Дины Хапаевой впервые предпринимается попытка прочесть эти тексты как исследования о природе кошмара и восстановить мозаику совпадений, благодаря которым литературный эксперимент превратился в нашу повседневность.

Дина Рафаиловна Хапаева

Культурология / Литературоведение / Образование и наука