К востоку от Арбата

Они очутились среди ковров, картин и красивой мебели. Их покормили, дали платья. Они легли спать. Когда Анна проснулась, было светло. Она испугалась: Господи, светло, а она не в лесу. Вскочила. Не смогла найти топор, отломала ножку стула… принялась рубить… Услышала дочкин плач. «Тихо, — закричала, — у меня норма…» Ей запомнились белые халаты, укол, дежурный, который складывал ее «норму» неаккуратной кучкой. «Не так!» — опять закричала. Хотела объяснить, что укладывать нужно в поленницу, но ее потянуло в сон.

Министр общественной безопасности Станислав Р. встречал сестру в варшавском аэропорту Окенче. Она его не узнала. «Жаль, что не прислал лоскуток», — пошутила и сразу начала рассказывать про Антония, но брат ее прервал. Никому об этом не говори. Даже мне. Дома повторил с нажимом: «Запомни на всю жизнь. Ни слова».

Брат поселил ее в вилле под Варшавой. Вилла была шикарная, и она перебралась в домик сторожа. Охотнее всего она рубила дрова, но в дом провели центральное отопление, и рубить стало незачем. Знакомый из Косова-Полесского рассказал, что Юзефа, младшего из ее братьев, русские застрелили в тридцать девятом, потому что он не захотел отдать им свой велосипед. Антония найти не удалось. Льва Соломоновича П. освободить досрочно не удалось. Анна пыталась говорить об этом со Станиславом, но он ее не слушал. Даже про дощечку не удалось рассказать. (Про дощечку с надписью «Антоний Р…», которая потерялась где-то в тайге.)

В пятьдесят пятом Анну послали в Москву — заниматься репатриацией поляков. Она зашла к Сарре.

— Брат вернулся, — сказала Сарра.

— Аня, — сказал Лев Соломонович П. — Я вернулся не один. Думаю, вам надо познакомиться.

Анне было неприятно, что он назвал ее уменьшительным именем.

— Познакомиться? — удивилась она. Нет, зачем…

В ссылке он женился. Жена была вольнонаемной, то есть имела нормальную работу, жилье, паспорт и свободу передвижения. Брак с вольнонаемной был огромным благом для ссыльного. Это означало, что у него будет настоящий дом, настоящая еда, настоящая женщина в настоящей кровати… «У тебя есть дочь, — сказала Анна. — Я понимаю, ты этой женщине многим обязан, но у нас с тобой дочь». И тут выяснилось, что с вольнонаемной у Льва Соломоновича П. двое детей.

В Москве начался ХХ съезд. Все только и говорили о преступлениях, лагерях и докладе Хрущева, но Анну Р. преступления не интересовали. Известие о том, что Валя, жена Антония, после его ареста развлекалась с дружками из НКВД — их смех и пение слышал весь дом, — тоже оставило ее равнодушной. Анну Р. занимала одна единственная мысль: вернется к ней Лев Соломонович или останется с вольнонаемной? Когда стало ясно, что Лев Соломонович к ней не вернется, Анна Р. взяла дочку за руку…

В аэропорту ее встретил Станислав Р. Он уже не был министром. В машине сказал:

— Обо мне пишут в газетах… Пишут о преступлениях, но я ничего не знал.

Анна не стала ему напоминать ни об их разговорах, ни об Антонии и даже о дощечке с нацарапанной гвоздем надписью. Она думала, что уже не надо ждать Льва Соломоновича и, собственно говоря, так лучше.

5. Камень

Этой осенью Лев Соломонович П. по-прежнему занимается плазмой. Много лет назад он разработал свои методы исследования, каких никто до него не применял, поэтому его не раз приглашали председательствовать на разных симпозиумах — то в Париж, то в Амстердам… Этой осенью Льву Соломоновичу исполнилось восемьдесят два года и он впервые поехал за границу. Ему понравился финский лес. «Это был первый лес, который не вызвал у меня агрессии», — сказал он сестре. Сестру Лев Соломонович навещает ежедневно. После работы с плазмой идет на дачу царицыного фаворита на Воробьевых горах, в дом для прислуги, разделенный на десятки тесных неудобных квартир, садится за стол под шелковым абажуром, уцелевшим в блокадном Ленинграде. По каким-то причинам он предпочитает пить чай у сестры, а не со своей женой, бывшей вольнонаемной. Маленькая сгорбленная женщина с жидким старомодным пучком на затылке и большими голубыми глазами ставит перед ним чашку и спрашивает: «Есть хочешь?». После чего приносит ломтик черствого батона с сыром и начинает рассказывать о последнем камерном концерте в консерватории. Лев Соломонович рассказывает о плазме. Он не огорчился, что ему опять не досталось мясных консервов. Его не расстраивают предсказания астрологов. Он не боится ни морозов, ни голода. Боится, что в современной лагерной литературе укоренится образ униженности и страха, хотя в лагерях были и люди огромного мужества и силы. Он хотел сказать об этом на Лубянке. Этой осенью там открывали памятный камень — памятник жертвам политических репрессий. Он хотел сказать, что это должен быть памятник и жертвам, и борцам, — и подошел к трибуне.

— Вы в списке выступающих? — спросил его один из организаторов митинга, созванного московскими демократами.

— Нет, — ответил Лев Соломонович.

— Значит, не будете выступать.

— Почему?

— Потому что вас нет в списке, — сказал демократ и попросил Льва Соломоновича П. отойти от трибуны.