К востоку от Берингова пролива

В 1862 году Вениаминов окончательно покидает Аляску и заканчивает свой жизненный путь главой православной церкви — митрополитом Московским.

Подвиг его действительно велик, а память о нем и поныне живет в сердцах современных алеутов. Она — в книгах на алеутском языке, в посаженной им «роще бишопа (епископа) Вениаминова» и, конечно, в тех добрых чувствах к «дикарям», что пробудили у многих его слова и «Записки».

Ни один самолет, ни одно судно, направляющееся с Американского материка на Алеутские острова, не минует полуострова Аляска. Здесь много гор, но, пожалуй, самая приметная из них — гора Вениаминова, с которой никогда не спадает ее снежная шапка. Гора — тоже память об этом удивительном человеке. Между ними есть даже что-то общее. Наверное — мощь, величие.

Кассакпиак— настоящий казак

Дело происходило на Кускоквиме. Мы были в гостях у Эндрьюсов, в эскимосской деревне Кветлук.

На столе добродушно урчал самовар. Хотя он был изрядно помят и в нем не хватало некоторых деталей, он еще вполне справлялся со своими обязанностями. Судя по тому, что его медные бока нестерпимо сияли, обращались с ним уважительно — «старик», значит, жил в почете. В красном углу висели образа, украшенные яркими искусственными цветами. Пахло свежеиспеченным хлебом, витали какие-то другие знакомые с детства запахи.

«Ну чем не старинная Россия?» — думалось мне, тем более что за окном слышался колокольный звон, а из-за крыши соседнего домика выглядывала маковка церкви. Сразу я даже не удивился, когда, поставив на стол вазочку с сахаром, хозяйка сказала что-то вроде «сахарок». Потом она сказала «сай» — и стала заваривать чай в фарфоровом заварочном чайнике. «Лоскак» — и на столе появились чайные ложки. «Блютса» — появилась стопка блюдец…

Наконец меня осенило. Да ведь это же русские слова! Они то и дело мелькали в разговоре, который хозяева вели на юпике — местном диалекте эскимосского языка. «Калебак» (хлеб) и «маслак» (масло), «сука-рак» (сухари) и «мукак» (мука), «сасы» (часы) и «оски» (очки), «сайникак» (чайник) и «нузик» (ножик), «ключак» (ключ), «книгак» (книга), «суднак» (судно, корабль), «кулюкулук» (колокол), «мулютук» (молоток) — эти и многие другие слова без сомнения были заимствованы от русских, первыми заселивших эти места. В том, что в этих словах «ч» было заменено «ц» или «с», улавливалось даже конкретное влияние поморского диалекта. Ведь так говорят у нас в Архангельской области, в Карелии, и именно поморы преобладали среди бывших здесь русских землепроходцев. Впрочем, не исключено, что это и чисто эскимосский акцент. Нельзя было также не заметить, что все эти слова обозначают предметы первой необходимости. Значит, если уж очень понадобится, каждый из нас может объясниться с американским эскимосом!

На ухабистом грунтовом аэродромчике острова Нунивак, куда мы вскоре попали, нас встретила шумная ватага мальчишек. «Кассак, кассак», — то и дело выкрикивали они. Затем подошло несколько взрослых эскимосов. Речь их была степенна, нетороплива, но слово «кассак» фигурировало в ней так же часто.

Вечером, на огонек, к нам забрели гости. Разговор шел и по-английски, и по-эскимосски. Уловив давешнее загадочное словечко, я спросил, что оно означает. Мой собеседник вроде бы засмущался, но все-таки ответил: «Вот вы и есть кассак».

Ну конечно, это же «казак»! Можно было бы догадаться и сразу! Значит, слово «казак» у аляскинских эскимосов (причем не всех, а лишь живущих к югу от устья Юкона, то есть в зоне наиболее сильного в прошлом русского влияния) стало обозначением «белого человека» вообще. Наши предки и впрямь ведь были здесь первыми из европейцев. Позже выяснилась одна любопытная и лестная для нас подробность. Оказывается, русских эскимосы выделяют и называют даже не просто «кассак», а «кассакпиак», то есть «настоящий казак».

Встречаются на Аляске и другие приметы прошлого.

Очень недолго, всего около часа, мне пришлось пробыть в поселке Кенай, выросшем на месте русского форта Св. Николая. Увидев, что укрепление все еще высится во всей красе на центральной площади Кеная, рядом с православной церковью, я сначала удивился. Однако вскоре мне стало ясно, что и бревенчатый частокол с бойницами, и щедро окованные железом ворота были даже не просто восстановлены, а построены заново, причем совсем недавно. У ворот висела металлическая доска с надписью, из которой можно было узнать, кем и когда было основано это укрепление.

При форте оказался маленький музей. Три седовласые дамы, удивительно похожие друг на друга (по-видимому, они составляли штат этого учреждения), сидели за столиком у входа и о чем-то негромко беседовали. Узнав, что я из СССР, из Москвы, они обрадованно засуетились и втроем повели меня по залу. Здесь были разложены русские книги, самые различные по содержанию, предметы европейской одежды прошлого века, кое-что из домашней утвари, в том числе сделанной руками русских. Все экспонаты лежали открыто, но содержались в большом порядке, и чувствовалось, что хозяйки музея искренне гордятся этим богатством.