Кабинет фей

О Небо, удали от нас свои угрозы,Утешь нас, осуши скорее наши слезы,Довольно нам страдать,Довольно горевать.В опасных сих краях кому достанет власти

Огородить нас от напасти?Кто бедных странников избавит от воров —Грозы окрестных всех лесов?О Небо, удали от нас свои угрозы,Утешь нас, осуши скорее наши слезы,Довольно нам страдать,

Довольно горевать.

Донья Хуана была в несказанном восхищении, услышав, как замечательно поет молодой музыкант, а узнав, что он к тому же поэт, перебила его, воскликнув:

— Клянусь святым Иаковом, покровителем Испании[143], вам больше не надо опасаться воров, вы в хорошем доме и не скоро еще его покинете, а когда это и случится, мы дадим столь многочисленную стражу, что не вам — грабителям придется бояться!

Тут наши пилигримы принялись наперебой изъявлять ей свою почтительнейшую благодарность, она же упрашивала их продолжать концерт, что они и исполнили наилучшим образом.

Нетрудно догадаться, что дамы, столь благосклонные к пилигримам, слушали их с необычайным удовольствием; при этом все были несколько разочарованы, ибо их взоры и вздохи не находили желаемого отклика. Понсе де Леон глядел лишь на Исидору, та же непрестанно обращала свой взор к графу; граф не отрывал восторженных глаз от Мелани, она же только и думала, что о доне Габриэле. Хуана же тщетно расхваливала графа и досаждала ему так, что он не сказал ей ни единого ласкового слова.

Она, однако, льстила себя надеждами больше остальных, решив, что он не осмеливается слушать движений своего сердца лишь по причине чрезмерного почтения. Что же касается наших влюбленных, они на сей счет не обманывались и поэтому весьма опечалились, как только закончили петь. Донья Хуана спросила, не желают ли они поучить ее музыке и игре на разных инструментах.

— Быть может, — сказала она, — я и танцевать научусь, вот только вылечусь от подагры и воспаления седалищного нерва — оно терзает меня уже тридцатый год; но не думайте, что я отступлюсь, хоть бы и еще двадцать лет учиться понадобилось.

Они отвечали, что это слишком большая честь и они рады бы и всю жизнь провести у нее, но просят дозволения прежде написать отцу и испросить его разрешения. Она этому не противилась, а, напротив, хвалила их за это намерение.

Тут же она схватила гитару и взяла несколько аккордов своими сухими и тощими пальцами, дрожавшими всякий раз, когда она прикасалась к струне. Всем пришлось приложить немало усилий, чтобы не расхохотаться от души; однако граф, которого она сразу же избрала учителем, забывал всю свою веселость, стоило ему подумать о безразличии юной Мелани. Оба пилигрима, закончив концерт, поспешили удалиться, так как было уже довольно поздно, и дамы тоже разошлись по опочивальням.

Увидев сестру в глубокой печали, Исидора сказала:

— Не буду спрашивать, что с вами, милая моя Мелани, ибо сужу о состоянии вашего сердца по своему собственному: мы любим и, что еще горше, не находим благодарности и взаимности в чувствах этих чужеземцев.

— Между тем не следует думать, будто они к нам равнодушны, — отозвалась Мелани, — но судьба так беспримерно зла, что их или же наши сердца обознались, и мы не любим тех, кто любит нас, а любим тех, кто нас не любит.

— Ах, сестрица, — перебила Исидора, — как хорошо вы это сказали, что сердца наши обознались. До чего же дошло, Боже милостивый! И на кого ж нам гневаться за такую неудачу? Ведь это может нас излечить. Если бы их склонности соответствовали оказанному почтению, — что ж, тем больше битв выпало бы на нашу долю, теперь же мы можем сказать друг другу: «Довольно, довольно благоволить к неблагодарным!»

— Но почему вы называете их неблагодарными? — воскликнула Мелани. — Они достойны скорее сострадания, нежели порицания. Возможно даже, они так ведут себя из осмотрительности.

— Подобная осторожность кажется мне тут весьма неуместной, — заметила Исидора, — из осторожности можно не проявлять никакой склонности, но, уж коль скоро они решились ее выказать, зачем было делать это так, чтобы дела противоречили чувствам? Нет, нет, милая моя, тут нет ошибки: дон Эстеве любит вас, а я не противна дону Габриэлю; что же касается тетушки, то она — моя соперница: никогда еще я не видела, чтобы она так на кого-нибудь засматривалась, я даже боялась, как бы у нее не случилось судорог.

— Так что ж! — вскричала Мелани, поразмыслив. — Пускай обида сделает то, чего не смогла сделать гордость: раз эти чужестранцы не умеют любить нас как подобает, станем избегать их, не будем больше искать развлечений, от которых страдает наше сердце!

Исидора была согласна с нею. Увы, обе они преисполнились решимости, все дело стало лишь за силой.