Кабинет фей

— Это милое создание нравилось бы мне бесконечно, если бы я только мог льстить себя надеждой на взаимность. Но признаю, что, как бы она ни была добра ко мне, я не в силах больше оставаться в постели. Ложитесь туда сами, кричите, стоните, жалуйтесь на боли в боку; я скажу, что у вас плеврит, и донья Хуана в своем милосердии заставит пускать вам кровь, пока вас не уморит.

Хоть дон Габриэль и был не на шутку раздосадован, он не мог не посмеяться подобной фантазии.

— Мне понадобятся все мои силы, чтобы выдержать холодность Исидоры, — сказал он.

— А я пообедаю, дабы не растерять моих, — отвечал граф.

Понсе де Леон составил ему компанию и поел как голодный путешественник, а не как страстный влюбленный.

Обе сестры явились в комнату доньи Хуаны, чтобы засвидетельствовать почтение и рассказать ей, что пилигримы здоровы. Их тетка тоже начала выздоравливать, хотя жестоко промучилась все утро. Коль скоро, так заявила Хуана, от симпатического пороха раненый и вправду может подняться так быстро, то она впредь будет только им одним и лечиться, непременно выведает его секрет и приготовит его и для себя, и для всех своих друзей.

— Однако, — сказала она, — возможно ли, чтобы этот бедняжка-раненый мог дойти нынче до моей комнаты?

— Я в этом не сомневаюсь, сударыня, — отвечала Мелани, — он выглядит замечательно и, если я не ошибаюсь, они готовят маленький концерт, чтобы поразвлечь вас.

— Как же я рада, — воскликнула Хуана, — что случай направил их в этот дворец! Нужно оказать им наилучший прием, чтобы они могли расхвалить его повсюду.

Ее племянницы отправились к себе и, пообедав, заперлись вместе.

— Расскажите же мне, что у вас нового, — спросила Мелани у Исидоры, — каково вам теперь, крепче вы или слабее?

— Я несчастнейшее создание на свете, — отвечала та, — мне столь же досадно, сколь и стыдно, что я не могу возненавидеть человека, нарушившего мой покой; вы заметили, что я мало говорила и много размышляла, — я проверяла свои чувства… Нет, не могу сказать.

Она умолкла. Мелани долго молча глядела на нее.

— Вам жаль меня, не правда ли? — продолжала наконец Исидора.

— Как бы я ни жалела вас, — отвечала Мелани, — себя мне еще жальче, ведь теперь я яснее чувствую, как велика моя беда, и думаю, что в вас больше мужества.

— Ах, сестрица, что может мужество, — воскликнула Исидора, — если с ним вступает в борьбу сердечная склонность?

— Однако, — прибавила Мелани, — не кажется ли вам, что эти чужеземцы были бы рады остаться здесь?

— Они так стеснены в средствах, — промолвила Исидора, — что сие было бы неудивительно.

— Не знаю, богаты они или бедны, — отозвалась Мелани, — но, судя по их наружности и уму, несомненно, можно было бы принять их скорее за принцев, чем за простых людей.

— Хватит бесплодных фантазий, бедная моя Мелани, — перебила ее Исидора, — это всего лишь музыканты, они сами нам так представились, не пожелав даже оставить нас в счастливом неведении, и меня восхищает их искренность.

— А я, напротив, не могу им в этом поверить, — отвечала Мелани. — Разве не случалось никому и до них скрывать свое происхождение?

— Нет, — возразила Исидора, — обычно себе приписывают более высокое происхождение, но не бывает, чтобы дворянин выдавал себя за простолюдина.

Почувствовав себя лучше, Хуана послала спросить, не желают ли пилигримы зайти к ней, ведь ей было бы так приятно их повидать, если только Эстеве достаточно окреп. Услышав это, и тот, и другой весьма обеспокоились.

— Боюсь я, — сказал дон Габриэль, — не собираются ли нас спровадить. Мне, пожалуй, уже захотелось слечь.

— О! С этим вы слишком долго тянули; идите же к ней и ничего не бойтесь. Непохоже, чтобы, нащупав у меня вчера неровный пульс, сегодня она пожелала выставить нас за дверь, и либо я не virtuoso[142], либо мы ей отнюдь не противны.

Итак, дон Габриэль, успокоившись, последовал за пришедшим слугой, а граф тихо и осторожно пошел за ним, из опасения, по его же объяснению, как бы рана снова не открылась. Стоило донье Хуане увидеть их, и она так развеселилась, что немало удивила всех своих дам. Она приказала гостям сесть подле нее, не желая слушать никаких доводов, к коим те прибегли, дабы избежать подобных вольностей, и попросила потешить ее песней. Граф и дон Габриэль не заставили себя уговаривать. Заметив в углу арфу, они спросили разрешения сыграть на ней, что им, разумеется, было с радостью позволено. По приказу тетки послали за племянницами, и, как только те явились, граф, желая расположить к себе сострадательную Хуану, запел: