Кабинет фей

— Мне кажется, что вы испытываете к ним некую неприязнь, милые мои, — сказал он. — Умоляю вас, прислушайтесь к голосу рассудка; Фортуна благоволит вам, постарайтесь же полюбить тех, кто любит вас. Я советую вам это не только как брат, но и как друг, и прошу вас объясниться с ними дружелюбно, чтобы они могли сделать все необходимые приготовления и испросить согласия своих близких на то, чего они больше всего на свете желают; тогда вы станете такими счастливыми, что трудно и вообразить.

— Вы так откровенно говорили с нами, братец, — сказала Исидора, — что мы не можем более таить от вас наш секрет: мы любим, но любим не тех, которые любят нас; дон Габриэль нравится Мелани, мне любезен граф — можем ли мы изменить свои чувства? Ах, будь мы в них вольны, мы остались бы равнодушными.

— Я надеюсь, — перебил дон Луис, — что ваше предубеждение не столь сильно и что ваши склонности сами же вы и направите в иное русло, коль скоро это так выгодно для вас. Прощайте, я должен вас оставить. Поразмыслите обо всем, а я вернусь к Люсиль и буду ждать вас в ее комнате.

Как только дон Луис вышел, сестры заплакали.

— Что же может быть несуразнее? — воскликнула Исидора. — То, что должно было бы радовать, печалит меня сверх меры. Я узнаю, что мнимый музыкант — сеньор благороднейшего происхождения, и это счастливое превращение переполнило бы меня счастьем, не узнай я в ту же минуту, что он не любит меня, а мечтает только о вас.

— Я так же сетую на судьбу, как и вы, — отвечала Мелани, — хоть мои чувства к дону Габриэлю и заставляли меня краснеть, я все же могла надеяться, что хотя бы признательность, хотя бы тщеславие от того, что он сумел завоевать такое сердце, как мое, смогут привязать его ко мне, пробудив желание нравиться и угождать мне. Теперь же, когда я знаю, кто он, на что мне надеяться? Он достоин вас, он вас любит, вы тоже полюбите его, сестрица, вы его полюбите!

Исидора молча уронила голову на руку, а другой отерла несколько слезинок, которых не смогла сдержать. Наконец, подняв голову, она взглянула на сестру:

— Хотите, я уступлю вам того, кто стал предметом ваших мечтаний и вашей зависти, а для меня ничего не значит? Я даю вам самое сильное доказательство моей нежности, на какое только способна добрая сестра. Я стану монахиней, и тогда дону Габриэлю придется отдать должное вашим достоинствам, а меня он навсегда забудет.

— Да не допустит Бог, — вскричала Мелани, — чтобы я приняла от вас такое доказательство дружбы, милая сестрица! Мне очень скоро пришлось бы последовать за вами в это прибежище, которое вы избираете лишь ради меня; да и окажись я столь неблагодарной, чтобы принять вашу жертву, разве простит мне это дон Габриэль?

— Он не узнает, почему я удалилась в монастырь, — отвечала Исидора.

— Пусть даже и так, — но разве это означает, что он отдаст мне свое сердце? — сказала Мелани. — Нет, милая моя Исидора, я уверена, что сердце может любить, лишь будучи застигнуто врасплох; он уже видел меня, говорил со мною, он знает все обо мне, ничто ему не ново. Я потеряю вас, ничего не приобретя.

— Однако, — отозвалась Исидора, — если вы верно утверждаете, что все решают первые минуты знакомства, тогда мы никогда не полюбим тех, кто любит нас, а все будем любить тех, кто нас не любит.

— Я надеюсь, что будет иначе, — перебила Мелани, — превращение, столь благоприятное для музыкантов, быть может, настроит наши сердца на желаемый ими лад, а поскольку мы всегда до сих пор старательно скрывали свои чувства, я все же надеюсь, что теперь наша любовь тронет их.

— Увы! Как вы заблуждаетесь, думая, что они еще не разгадали наш секрет! — сказала Исидора. — Наши глаза выдали то, что мы пытались скрыть, а язык взоров часто внятнее любого другого.

Мелани собиралась ответить, но тут пришли сказать им, чтобы поскорее одевались и что донья Хуана хочет пойти вместе с ними к Люсиль, чтобы предложить ей все, чем они могли бы ее порадовать. Девицы предпочли ничего не добавлять к своей природной красоте, лишь небрежно заплели волосы, украсив их нарциссами и жасмином; в платьях из легкой белой материи они блистали, подобно Авроре[164]; так обыкновенно облачаются в Испании благородные девицы, когда носят траур, и даже надетая поверх черная мантилья не в силах скрыть тонкости их талий. Величественность их осанки была несравненной — лишь глаза затуманились от недавно пролитых слез, и потому взоры казались не столь ослепительными.

Они явились к тетушке, а та немедленно отправилась к Люсиль, которая была еще в кровати, утомленная долгой дорогой и бессонной ночью — ведь она почти не спала с тех пор, как покинула Севилью. На лице ее вместе с радостью отражалась и тревога; впрочем, такая меланхоличность нисколько ей не вредила. Она была молода, стройна, наделена живым умом и весьма учтива, как и подобает благородной девице.