Кабинет фей

Принцесса поинтересовалась, женат ли он; ей отвечали, что нет, ибо он так хорош, что до сих пор не нашел достойной партии. Не продолжая расспросов, она разделась и вошла в ванну. Китайские болванчики тут же запели и заиграли на разных инструментах: на теорбах из скорлупы грецкого ореха да на скрипках из миндальной скорлупы — инструменты, как и подобает, соответствовали росту музыкантов; зато настроены они были так точно, а играли на них столь мастерски, что эти концерты веселили сердце.

Когда принцесса вышла из ванны, на нее накинули великолепный халат; одни болванчики шли перед нею, играя на флейтах и гобоях, другие шествовали следом и пели ей славословия. Так она и вошла в покои, где занялись ее туалетом. Болванчики-камеристки вместе с болванчиками-горничными засуетились да забегали, причесывая ее, нахваливая, хлопая в ладоши; никто и не вспоминал больше ни о ее безобразии, ни о юбке из серо-буро-малиновой тафты, не говоря уж о засаленной ленте.

Принцесса недоумевала. «Но кто же, — размышляла она, — кто послал мне столь необыкновенное счастье? Вот я на грани погибели, жду смерти, и никакой надежды, как вдруг я оказываюсь в самом приятном, самом роскошном месте на свете, где все так рады меня видеть!» Она была так умна и добра, что все суетившиеся вокруг нее крохотульки казались ею очарованными.

Каждое утро к ее пробуждению бывали готовы новые платья, кружева, драгоценности; одного было жаль — что она так некрасива. А между тем ее так тщательно наряжали и причесывали, что она, ненавидевшая свою внешность, постепенно переставала считать себя такой уж безобразной. Часа не проходило, чтобы кто-нибудь из болванчиков не пожаловал поведать ей о самых таинственных и любопытных вещах, какие только бывают на свете, о мирных договорах, военных лигах, о предательствах и разрывах влюбленных, о неверности любовниц, о разочарованиях, примирениях, недовольных наследниках, расстроенных свадьбах, старых вдовах, что снова выходили замуж — и опять без толку; о найденных сокровищах, о банкротствах, свалившихся на кого-то деньгах, падших фаворитах, полученных должностях, о ревнивых мужьях и кокетливых женах, о дурных детях, разоренных городах, и чего только еще не рассказывали они принцессе, дабы развлечь или занять ее?

У некоторых болванчиков живот был так выпячен, а щеки так надуты, что просто диво дивное. Она спросила, почему это, и они отвечали так:

— Нам при выходах в свет запрещается смеяться и разговаривать, мы же только и видим там что дела самые смехотворные и глупости самые непростительные — вот нам и хочется смеяться до того, что нас от этого раздувает. Это такая смеховая водянка, от которой здесь мы, впрочем, быстро излечиваемся.

Принцесса дивилась разумному ответу этого миленького болванчика, — ведь и вправду недолго раздуться, если смеяться всем несуразностям на свете.

Ни одного вечера не проходило без какой-нибудь прекрасной пьесы Корнеля или Мольера[213]. Часто случались балы, и самые маленькие фигурки, дабы получше себя показать, танцевали на канате — так их всем было видно. Ну а яства, которые подавали принцессе, везде могли бы сойти за роскошный пир. Ей приносили и серьезные книги, и любовные, и исторические, чтобы дни ее пролетали как мгновения, однако, хоть все эти болванчики и были умны на диво, принцесса иной раз сетовала, что они слишком уж малы. На прогулке ей приходилось рассовывать их штук тридцать по карманам, чтобы беседовать с ними дорогой; и все-таки ничего не было приятнее болтовни их тоненьких голосков, звучавших чище и нежнее, чем у марионеток.

Однажды, в час бессонницы, принцесса так рассуждала сама с собою: «Что же будет со мною теперь? Навсегда ли я останусь здесь? Жизнь моя проходит в удовольствиях, о каких я и мечтать не могла, и, однако же, сама не знаю, чего так недостает моему сердцу, — только чувствую я, что эта череда однообразных удовольствий начинает казаться мне несносной».

— Да не вы ли сами виноваты в этом, принцесса? — вдруг ответил ей голос ниоткуда. — Пожелай вы только любить — и узнали бы, что можно сколь угодно долго быть рядом с тем, кого любишь, и не только во дворце, но хоть и в самой ужасной пустыне, вовсе не желая никуда отлучаться.

— Что это за болванчик говорит со мной, — возразила она, — и что за вредные советы дает он мне, нарушая покой моей жизни?

— Вовсе никакой не болванчик предупреждает вас о том, что вас ждет рано или поздно, — было ей ответом, — а несчастный властелин этого королевства, который обожает вас, сударыня, и трепещет вам об этом сказать.

— Есть, стало быть, такой король, который меня обожает? — отвечала принцесса. — Что же это он, слепой, что ли?

— Я видел вас, сударыня, — отвечал невидимка, — и, по мне, вы совсем не такая, как сами о себе думаете; но, каковы бы вы ни были, с вашими достоинствами и недостатками, — повторяю вам, что я вас обожаю, но именно моя почтительная и боязливая любовь и заставляет меня прятаться.

— Благодарю вас за это, — отвечала принцесса, — ибо случись мне, увы, полюбить — уж не знаю, что бы со мною сталось.