Кабинет-министр Артемий Волынский

История отношений отца и сына имела глубокие корни. Анна понимала, что Пётр не любил Алексея прежде всего потому, что царевич был рождён от нелюбимой женщины. Заточив её в монастырь, Пётр женился на беспутной портомойке, сумевшей заменить ему всех метресс. Она умела ладить со взрывным Петром, могла потушить его ярость, стала ему преданной женой. Но и Екатерина Алексеевна не любила пасынка и хоть и гасила конфликты сына с отцом, но не без задней мысли: её ребёнок мог царствовать после смерти Петра, а не этот никудышный, никем не обласканный царевич.

Маленькому Петру, рождённому Екатериной, шёл уже четвёртый год. Его любили, лелеяли, мечтали оставить ему престол и страну. Не этому же неучу, бездельнику, пьянице...

А Алексей словно бы оправдывал мнение царя и царицы. Ничем серьёзным не мог заняться, проводил время в пьянке и беспутстве, в среде своих друзей и приближённых, никакого дела не мог исполнить вовремя и верно. Впрочем, даже если бы и исполнял, царь никогда не был бы доволен сыном. И Алексей это чувствовал, знал, и тайная тоска снедала его душу.

Анна по-женски понимала и втайне жалела этого несчастного принца: она-то ведала, что значит нелюбимый ребёнок в семье, на своей шкуре испытала это. А Алексей был при живом отце и живой матери сиротой, рос под доглядом чужих людей, воспитывался вдали от родных и семьи, да и воспитатели ему были подобраны такие, что не могли привить ни добрых правил поведения, ни усидчивости в работе. Вот и вырос шалопаем, мальчишкой и даже сейчас, в зрелые годы, имея сына, не привык серьёзно задумываться о будущем.

Теперь отец призвал его в Копенгаген, позвал для дела, для того, чтобы приобщить к своей работе, хоть и дал Алексей слово отказаться от престола и постричься в монахи. Всё ещё думал Пётр сделать сына сподвижником, таким же, как он сам, работягой, чтобы вместе тащить воз, возложенный на него короной и Богом.

До своей поездки по заграницам отец ещё раз встретился с сыном, предложил обдумать своё намерение и окончательный ответ прислать ему в Копенгаген через полгода.

И вот прошли эти полгода. Пётр всё ещё колебался: не шутка позволить старшему сыну, наследнику престола, отречься от него и пойти в монахи. Да и верности в слове не ожидал: слишком хорошо знал, как умеет царевич юлить, притворяться больным, отнекиваться и отговариваться слабым здоровьем. Но оставалась ещё у Петра надежда: а ну как повзрослел сын, а ну как появится у него охота к делам государевым, а ну как исправится? Вот и вызвал его в Копенгаген.

В своём письме Пётр предложил ему либо приехать к нему для участия в военно-морских операциях против шведов, либо назвать монастырь, в который Алексей намеревался постричься. «И буде первое возьмёшь, — писал Пётр сыну, — то более недели не мешкай, поезжай сюда, ибо ещё к действиям поспеть можешь».

И теперь выходил Алексей из кареты в Митаве, у герцогини Анны, остановившись по пути. Нужен отдых — и людям, и лошадям, хоть и было у него с собой немного людей. Брат Ефросиньи да трое слуг, сама Ефросинья — вот и весь штат царевича.

Анна смотрела, как вылезает из кареты царевич Алексей, и размышляла о его несчастной судьбе.

На подножке кареты показались сначала длинные худые ноги в больших ботфортах, потом тощее тело в зелёном мундире Преображенского полка, и только потом осунувшееся лицо в треугольной шляпе. Перевязь на боку оканчивалась небольшой шпажонкой. И весь вид этого худого длинного тела и такого же длинного усталого лица вызывал сострадание. Казалось, что переломится его тело, как тонкая спичка, и упадёт шарф перевязи, и воткнётся в землю нелепая шпажонка, а громадные ботфорты так и останутся стоять подле кареты.

Но Анна подплыла к царевичу, низко склонилась перед ним и мягким воркующим голосом поздравила с приездом. Алексей взглянул на неё осоловелыми глазами и тоже слегка поклонился, забыв приложиться, по нынешней моде, к руке.

Анна сама показала царевичу покои, которые отвела ему во дворце, с отдельным входом и близко к людской, где поместились слуги царевича.

За обедом Алексей был сумрачен и тих, взглядывал на гофмейстерину Анны — Бенингну и, не выдержав, сказал:

   — И где ты откопала такую уродину?

Анна смешалась и не нашлась, что ответить. Она видела, что Алексей то и дело прикладывается к рюмке с токайским, и отнесла его слова на счёт опьянения.

Она хорошенько разглядела царевича. Теперь, в сентябре 1716 года, ему было уже двадцать шесть лет, но выглядел он стариком: длинное лицо ещё более удлинялось ранними залысинами, тонкие большие руки чуть тряслись, поднося рюмку ко рту, а губы были влажны, красны и пухлы. «Вроде от такой красавицы родился, — не к месту подумала Анна, — а какой же неприятный». Она никогда не видела Евдокию Лопухину, первую жену батюшки-дядюшки, но много слышала о её красоте.

После обеда царевич сразу ушёл в свои покои и попросил сходить в почтовую контору, узнать, прибыл ли Кикин, и позаботиться о наёмной карете.