Читаем Каблуки в кармане полностью

Я так намучилась, сталкиваясь то с одной, то с другой несправедливостью, что вскоре, ко всеобщему облегчению, вырубилась и затихла на заднем сиденье. Пока меня там колыхало и подбрасывало на родных кочках, закончилась Россия, потом закончилась и Белоруссия с ее подозрительно хорошими платными дорогами, стоившими ненамного дороже экотуалетов под Вязьмой. Окончательно очнулась я уже в Польше, посмотрела за окно и попросилась за руль.

Следующие несколько часов я провела в полном блаженстве. Я ехала, соблюдая установленный скоростной режим, рассматривала польские подлески и улыбалась дальнобойщикам в Лодзи. В одном месте я чуть не свернула на проселочную дорогу, увязавшись за сорокой, но, поскольку все спали, мои импровизации остались без свидетелей. Все испортил главный рулевой. Он проснулся, проморгался, осмотрелся по сторонам и спросил, почему за все это время я так и не сдвинулась с места? Надо ли говорить, в каком чудном настроении все подъезжали к Берлину.

Однако после того как мы помирились, отмылись, отъелись и пришли в чувство на заправке, больше похожей на четырехзвездочный гостиничный комплекс, ворчание стихло и все недовольные расцвели улыбками. Я думаю, нас примирил друг с другом и с жизнью немецкий комфорт. Дороги в Германии напоминают двуспальную кровать счастливой супружеской пары. Машину центробежной силой вжимает в покрытие на глубоких поворотах, полотно настолько ровное, гладкое и ухоженное, что хочется выйти из автомобиля и целовать автобан.

К великой радости некоторых, на большинстве участков скорость неограниченна. Как в таких случаях говорят, единственное, что сдерживает шофера, это возможности его двигателя. Поскольку наш чертов двигатель обладал практически безграничными возможностями, я быстро пересекла свой персональный звуковой барьер, бессмысленно улыбалась и была жива только тем, что с заднего сидения не могла разглядеть показаний спидометра. Единственную радость мне доставляли автомобили с еще более мощными двигателями, которые, доводя до бешенства нашего водителя, обходили нас, как стоячих. Скорость этих транспортных средств внушала подозрение о реактивных движках, стибренных с «Гольфстримов» и «Конкордов». Еще одним поводом для моего злорадства было ограничение скоростей.

Очевидно, не из бюргерского бессмысленного стремления к порядку, как некоторые в машине, особенно прыткие, пытались нас убедить, а по причине разумного отношения к езде путешественникам предлагали скоростные варианты. Втопил – расслабился, отжал двести шестьдесят – имей совесть, сбрось половину. На этих участках дороги дисциплинированные немцы словно спотыкались о невидимые заграждения. Турбированные болиды с 12-цилиндровыми движками, как львы за сусликами на водопое, плелись за разрисованными божьими коровками малолитражками и не жужжали.

Придорожным забегаловкам можно было раздавать мишленовские звезды, а когда в бесплатном сортире для дальнобойщиков обнаружились толчки на фотоэлементах и пена для рук с ароматом меда и миндаля, даже самые циничные из нас обиженно засопели. Мы неслись на запредельной скорости по одним из самых лучших дорог в мире, ухоженная страна пролетала стороной, словно земля в иллюминаторе, от качественного бензина благодарно пел мотор, и мы в салоне наперебой вспоминали другие достоинства нашей отчизны. На балете, икре и водке круг замкнулся, и мы опять переключились на похвальбу богу немецких автобанов.

Постепенно равнина закончилась, дорога поднялась в горы и началась Австрия. Движение здесь, мне на радость, было еще более организованное и скучное, но дивная красота тирольского пейзажа компенсировала отсутствие бешеной скорости даже для некоторых маньяков и головорезов. Расплющив носы о стекла автомобилей, все таращились на сказочной красоты горные склоны с игрушечными коровками и избушками. Больше всего меня забавляли облака, которые то оказывались у нас под днищем, то путались в дворниках над лобовым стеклом.

Незаметно мы миновали границу с Италией. Однако вскоре, выбравшись из горных районов на более оживленные трассы, мы сполна оценили темперамент местного населения. С одной стороны, принцип «спасайся кто может» и полнейший бардак на автострадах были нам хорошо знакомы. Мы верили, что сами всё это придумали, однако и у итальянцев были свои идеи. Девяностолетние домохозяйки за рулем микроскопических «Фиатов», больше похожих на мятые пылесосы, на предельных скоростях барражировали между деревнями, перевозя корзины яиц и бордоских догов на задних сиденьях. Женщины помоложе, утопив педаль газа шпилькой, доделывали за рулем все, что не успели доделать дома, – маникюр, педикюр, укладку, эпиляцию и коррекцию бровей. Некоторые, уже улетев в кювет и намотавшись на башню высоковольтной линии передач, еще продолжали машинально выщипывать лишние волосики. Но самым страшным было нашествие непредсказуемых, безжалостных и беспощадных наследников «Коза ностры» – итальянских мачо.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Великий перелом
Великий перелом

Наш современник, попавший после смерти в тело Михаила Фрунзе, продолжает крутится в 1920-х годах. Пытаясь выжить, удержать власть и, что намного важнее, развернуть Союз на новый, куда более гармоничный и сбалансированный путь.Но не все так просто.Врагов много. И многим из них он – как кость в горле. Причем врагов не только внешних, но и внутренних. Ведь в годы революции с общественного дна поднялось очень много всяких «осадков» и «подонков». И наркому придется с ними столкнуться.Справится ли он? Выживет ли? Сумеет ли переломить крайне губительные тренды Союза? Губительные прежде всего для самих себя. Как, впрочем, и обычно. Ибо, как гласит древняя мудрость, настоящий твой противник всегда скрывается в зеркале…

Гарри Норман Тертлдав , Гарри Тертлдав , Дмитрий Шидловский , Михаил Алексеевич Ланцов

Фантастика / Проза / Альтернативная история / Боевая фантастика / Военная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее