Каботажное плаваньеНаброски воспоминаний, которые не будут написаны никогда

В Порто-Алегре я остановился у Энрике Скляра. Старый анархист принял меня со всегдашним своим радушием и лишних вопросов не задавал. А у меня, покуда я летел, окончательно созрел план действий, обдумать же его раньше я не мог, ибо весь вечер и всю ночь прощался с Марией-Лимонные Груди, графиней, между прочим. Она приехала из своего имения, чтобы помахать мне вслед, привезла в подарок от мужа, ценившего мое дарование, самопишущую ручку с золотым пером. Чтоб не забывал, она подарила мне трусики — маленькие, черные и благоуханные. Графиня была ярой католичкой, а потому не просто спала со мной, а прелюбодействовала, свершала смертный грех, зная, что за гробом уже приготовлены две-три вязаночки хвороста для костра, на котором гореть ей во веки веков. В самые патетические моменты стонала она: «Mea culpa, mea maxima culpa!»[73] и из постели бежала прямо на исповедь.

Но я отвлекся. Вернемся к плану, который созрел у меня в самолете. Мануэлито д’Орнеллас, писатель и мой друг, был начальником департамента просвещения. Я раздобыл адрес и под вечер не спеша отправился к нему по пустынным улицам. В открытое окно увидел Мануэлито — он читал за столом. Я постучал, жена отворила, узнав меня, не удержалась от вскрика, втащила в переднюю, поспешно заперла дверь, побежала звать мужа, а заодно — закрыть окна. На меня смотрели, как на привидение.

Покуда хозяйка варила кофе, мы с д’Орнелласом беседовали, не зажигая света. Я изложил свой план, он изъявил полную готовность и заявил, что поступает в мое распоряжение. «Сейчас же поговорю с генералом, а ты сиди тут и жди». Пришла жена с чашечками: «Я до сих пор дрожу, до чего ж вы меня напугали…» Муж сказал, что скоро вернется, и мы будем ужинать. В ожидании его возвращения мы коротали время в приятной беседе, жена оказалась умненькой и начитанной, расспрашивала про Уругвай. Появился Мануэлито — генерал ждет меня в полночь, во дворце.

И с полуночи до половины четвертого мы с Кордейро обсуждали дела внутренние и международное положение, строили прогнозы. Начали, разумеется, с хода военных действий. Мы с Мануэлито, который отправился со мной, чтобы представить генералу, пытались что-то вякать, но говорливый симпатичный хозяин показал себя крупным военным теоретиком и наше штатское блеянье не слушал. Затем, когда мы остались с ним наедине, я передал ему, что было велено.

Я говорил ему, что война заставила коммунистов во всем мире изменить свои позиции, забыть былой радикализм и непримиримость, что в случае надобности они готовы даже убрать из названия своей партии слово «коммунистическая», нечто подобное уже произошло на Кубе, где они объединились с диктатором Батистой в единый антифашистский фронт, ибо самое главное сейчас — разбить Гитлера, а все прочее отходит на второй план. Мы снимаем наши недавние призывы к свержению режима Варгаса, сворачиваем нашу агитацию и пропаганду, прекращаем борьбу за социальные права бедняков, наши забастовки и митинги — все это потеряло актуальность. Надо сплотить всю нацию вокруг правительства. Кордейро, генерал и политик, слушал меня внимательно и с интересом.

Я перешел к Престесу, заговорил о посвященной ему книге «Рыцарь надежды», написанной, чтобы помочь амнистии политзаключенных. Интервентор поблагодарил меня за лестную оценку его полководческих дарований и человеческих качеств, припомнил кое-какие эпизоды, доброжелательно отозвался о Престесе, сказав, что хоть марксизм всегда был ему чужд, а себя он считает антикоммунистом, никогда не переставал высоко ценить и уважать Капитана… Сказано это было так веско и твердо, что я воспрял духом и предложил устроить им встречу.

Тут генерал задумался, словно взвешивая все «за» и «против». Да, ему хотелось бы навестить старого товарища, он считает, что к тому отнеслись с неоправданной и незаслуженной жестокостью… Есть в правительстве люди, которых он терпеть не может и не скрывает этого… Что ж, он попытается добиться разрешения Варгаса, но сумеет ли тот сломить сопротивление этих самых людей, всех этих центурионов «Нового государства», из которых самый отпетый негодяй — полковник Афонсо де Карвальо, мулат и нацист, можете себе представить такое дикое сочетание?

Он припоминает, как Орландо Лейте Рибейро тоже пытался прорваться к Престесу, добиться разрешения посетить его — и не добился. А ведь у Рибейро было два ближайших друга — Престес и президент Жетулио Варгас. Попытается теперь и он, генерал Кордейро де Фариас, но за успех не ручается.

— Оставайтесь пока здесь, — сказал он мне на прощанье. — Но предупреждаю: если поступит приказ из Рио, мне придется вас арестовать. Что же до визита к Престесу, я прозондирую почву. Поглядим.

Он проводил меня до самого выхода, и стоявшие у ворот часовые взяли на караул.