Кадетство. Воспоминания выпускников военных училищ XIX века

В 1825 году выпуска из корпуса не было, и выпускных почти целый год экзаменовали и выпустили в мичмана в феврале следующего, 1826 года. <…> Князь Шихматов в следующем году оставил службу и поступил в монастырь…

Морской кадетский корпус в 1823–1828 годах

(П. В. Митурич)

[58]

I

Пятого сентября 1822 года, в квартире отца моего, в доме Румеля, на углу Среднего проспекта и 14-й линии Васильевского острова, происходило маленькое семейное торжество, по случаю именин матушки. Отец мой, Василий Павлович Митурич, служил в департаменте народного просвещения и очень незадолго перед тем получил место начальника отделение, что делало его и матушку в этот день особенно счастливыми. Собралось много гостей, большею частью сослуживцев отца по департаменту и по морскому корпусу, где он также служил преподавателем. Были и многие родные, в числе которых — Марк Филиппович Горковенко, инспектор классов морского кадетского корпуса.

Вечером, когда сели играть в бостон, Марк Филиппович позвал меня в другую комнату и велел мне принести какую-нибудь книгу. Я был тогда мальчуганом, удивительно маленьким для своих почти девяти лет, но тотчас сообразил, что мне предстоит нечто в роде экзамена, и подал любимые мои «Сказки Эмина». Марк Филиппович, увидев, что я очень бойко читаю, сказал:

Ну, братец, эти сказки ты, кажется, наизусть знаешь! Нет, дай-ко мне другую книжку?

Отец, услышавши это, подал ему только что полученный, новый номер «Вестника Европы».

— Вот, — говорить Горковенко, — тут ты покажешь мне свою прыть!

Я взял книгу и с указанного места прочитал ему половину страницы также бойко, как и «Сказки Эмина». Затем, по приказанию его, прочитал Символ Веры и довольно хорошо отвечал ему на несколько вопросов из таблицы умножения.

— Недурно! — продолжал он, обращаясь к отцу. — А что, Василий Павлович, хотите его отдать теперь? У меня в роте есть вакансия, а с нового года мы его и совсем зачислим?

Матушка, услыхавши это, стала просить оставить меня дома, хоть до нового года, ссылаясь на то, что мне еще в октябре только минет девять лет.

— Ну, как хотите, — сказал Горковенко, — пожалуй оставьте до нового года, а я все-таки его зачислю, а то, до нового года, может случиться, что все казенные вакансии будут разобраны.

Таким образом, участь моя была решена, и с этого дня матушка стала смотреть на меня, как на самого дорогого гостя. Четыре месяца промелькнули счастливо, и незаметно приблизилось 8-е января 1823 года. Последнее время матушка, да и я, глядя на нее, сильно грустили, хотя только что сделанная мне кадетская форма меня несколько утешала. В то время, поступавшие в корпус должны были обмундировываться на собственный счет.

Утром 8-го января, после чая, матушка велела мне надеть кадетскую форму, и вместе с нею и батюшкой мы отправились на Псковское подворье. Там, после литургии, знакомый нам иеромонах, отец Василий, отслужил молебен, благословил меня с приличным наставлением, и надел мне на шею образок, чтоб я не забывал его слов и как можно чаще обращался с молитвою к Богу. Затем, благословила меня матушка и, со слезами простившись со мной, отправилась домой, а мы с батюшкой — прямо в корпус к Марку Филипповичу. Его мы застали в полном мундире и уже в прихожей, собравшимся уходить, однако ж он воротился в свой кабинет, написал коротенькую записку и, отдавая ее отцу, сказал:

— Ну, Василий Павлович, извините, я тороплюсь к директору, — потрудитесь сами сдать его дежурному офицеру.

Пришедши в 4-ю роту, батюшка представил меня по принадлежности, и я, простившись с ним, отправился в 1-е отделение с братом моим старшим Павлом, который уже второй год был кадетом.

Надо сказать, что в то время всех рот в корпусе было пять, и в каждой из них имелось по четыре больших дортуара, называвшихся отделениями. В них помещалось до тридцати человек, в числе коих было пять гардемаринов. Старший гардемарин заведовал отделением.

У нас был старшим гардемарин Кадников. Он назначил мне стол и кровать возле брата, затем заставил меня читать по-русски и по-французски, спросил из арифметики и из молитв, какие я знал, потом велел мне продекламировать какое-нибудь стихотворение, но так как басен и стихов я знал много, то он выбрал из них стихотворение Шишкова: «Красны как пришли денечки»… и проч.

Декламация моя до того восхитила Кадникова, что он, позвав своих товарищей, заставил меня повторить. Все в отделении притихло, и взоры всех обратились на меня. Воодушевленный таким вниманием, я прочитал стихотворение во второй раз с большим еще чувством, громко и отчетливо.

После этого, как со стороны гардемаринов, так равно и кадет, последовали громкие аплодисменты. Некоторые пожелали было, чтоб я сказал еще какое-нибудь стихотворение, но в это время гардемарину Ограновичу принесли пирог от корпусного повара, чем ежедневно награждались дежурные по корпусу, а потому все старшие обратились к Ограновичу, или, лучше сказать, к пирогу, кусочек которого перепал и на мою долю.