Кадиш по Розочке (СИ)

Давид удивился, насколько просто и буднично все прошло. Он вывел Александра Ивановича во двор и через калитку, возле которой не стояло никакой охраны, выпустил в переулок.

- Прощайте, Дмитрий! Я Ваш должник, - невесело пожал ему руку бывший офицер. - Может быть, придется свидеться.

- Это вряд ли, - столь же невесело отвечал Давид. - Я нужен здесь. Я должен вернуться к жене.

- Тогда прощайте, и еще раз благодарю!

- Прощайте, Александр Иванович!

Александр Иванович быстро повернулся и через минуту уже скрылся из виду.

...Нужно будет часового возле калитки поставить, - совсем некстати подумалось Додику.

После того случая служить стало и совсем трудно, обидно и бессмысленно. Их полк в боевых столкновениях почти не участвовал. Безделье действовало угнетающе. Точнее, совсем уж бездельничать им не давали - наряды, конвоирование грузов, сбор продразверстки, сопровождение важных комиссаров. Часто солдат отряжали на всякие хозяйственные работы. Но на фронт их не посылали. Да и вообще война как-то постепенно стала затихать.

Казалось, что гигантская волна ненависти и разрушения выплеснулась наружу и... начала утекать обратно в ад, породивший ее, оставляя жуткие следы своего пребывания на всем сущем. В далеком Приамурье еще гремела канонада. То там, то тут вспыхивали бунты оголодавших и обозленных крестьян. Но большая война затихала.

Мысли о Розочке, о семье в Малаховке, которая теперь стала его семьей, приходили все чаще. Он был близок к тому, чтобы, наплевав на все, воспользоваться первой же возможностью и сбежать домой. Но судьба была к нему милостива. Началась демобилизация. Истощенное тело страны просто не могло больше кормить - даже не досыта, а хоть как-то - гигантскую армию. Отказавшись от 'лестного предложения' остаться в армии на постоянной основе и вступить в партию (сказал, что еще не созрел), Додик, наконец, получил заветное свидетельство о демобилизации.

Вместе с толпой таких же демобилизованных солдат он добрался до Москвы. Там уговорил друга поехать, погостить в Малаховке. Однако Малаховка обманула. Когда он проезжал по уже знакомой улице, покинутой почти три года назад, внутри все пело. Вот оно! Вот!

Но... в малаховском доме его встретили чужие люди. Алекснянский вместе с женой и детьми уехал в Гомель. По счастью, в доме осталась их родственница Фира, занимавшая, как совслужащий, целых две комнаты. У нее и заночевали. Долго чаевничали за столом. Фира рассказывала последние новости из Гомеля, сплетни из своего наркомата, смеялась шуткам Степана. Додик больше отмалчивался.

Постелили им здесь же, в гостиной, как называла эту комнату хозяйка. Впрочем, когда утром Додик проснулся, постель его приятеля оказалась нетронутой, а сам он, довольный и расслабленный, курил, сидя за столом. Собственно говоря, - подумалось Додику, - почему нет? Молодой парень и одинокая девушка. Осуждать их глупо.

- А может, задержимся здесь? - неожиданно проговорил Степан, глядя на приятеля. - Ненадолго. На недельку. А?

- Как хочешь, - проворчал Давид, поднимаясь. - Только я поеду к своим.

Степан помолчал, пуская кольца дыма. Наконец, проговорил:

- Да я так, к слову. Мне тоже домой надо. Просто давно так не было. Дом, еда вкусная, баба красивая, тишина... Растащило маленько. Только давай уйдем тихо, пока Фирка на службе. Не хочу... Ну, не люблю я прощаться.

Додику идея не очень понравилась. Похоже, Степан что-то наобещал девушке ночью. Долго спорили. Сошлись на том, что оставят длинное письмо с благодарностью и извинениями за внезапный отъезд, вину за который Додик соглашался принять на себя. Долго писали письмо. Положили его на видное место. Заперли дверь, положили ключ в условленное место и... ринулись на станцию. А на следующий день старенький паровоз уже тащил их теплушку от Москвы на запад.

... Вот и теперь они стояли у открытой двери и смотрели на проползающие мимо небыстрого паровоза деревья, полустанки, поселки. Додик, обжегшись в Малаховке, боялся даже думать о доме: а вдруг и Гомель - еще не конечная станция? Вдруг и оттуда семья переехала? Фира последнее письмо получила уже полгода назад, тогда еще война шла с белополяками.

- Что хмурый, Додька? - спросил Степан. - Скоро своих увидишь.

- Не знаю даже, - ответил Додик, не отводя взгляда от холмов вдалеке. - Как-то не по себе.

- Не трусь, братишка. Все перетрется. Вон уже домики показались. Наверное, твой Гомель и есть. Давай, складывай мешок.

- Погоди. Еще ехать полчаса, не меньше. Успею.

Поезд даже не подходил, а подползал к городу. Вдалеке за домами виднелась речка. Домики, выходившие к железнодорожному полотну, красотой не блистали, но Додик знал, что Гомель - город благоустроенный, побольше и почище родного Бобруйска. Правда, несколько смущали ржавеющие остовы паровозов, то здесь, то там валявшиеся вдоль дороги, выбитые или заколоченные окна в домиках. Но это было почти везде. Наконец, показался вокзал, построенный еще в 80-х годах прошлого века. Додик на прощание обнялся с другом и, спрыгнув на пути, двинулся к зданию.