Кайкен

— Ютадзима, — произнес Пассан. — Тебе это название о чем-нибудь говорит?

— В первый раз слышу. А что это такое?

— Я и сам точно не знаю. Какое-то место, возможно, поселение близ Нагасаки.

— Ну, это легко проверить. Только зачем оно тебе?

— Наоко назначила встречу Аюми именно там.

Пассан дал Сигэру время переварить новость и лишь после паузы продолжил:

— Ты знал, что у твоей сестры синдром Майера-Рокитанского-Кюстера-Хаузера? Что у нее нет матки?

Брат Наоко чуть не подпрыгнул на табурете. Столики в баре стояли так тесно, что посетители могли без труда подслушать разговоры соседей. Но Пассана и Сигэру это не смущало. Они пользовались двойной защитой: с одной стороны, японской корректностью, с другой — возможностью говорить по-французски.

— Так ты знал или нет?

— Ну, слыхал что-то в этом роде.

— Твоя сестра не может иметь детей! — Терпению Пассана пришел конец. — И ты утверждаешь, что просто «слыхал что-то в этом роде»?

— Понимаешь, мы, японцы, люди сдержанные…

— Когда она родила Синдзи, тебя это не удивило?

— Меня тогда не было в Токио.

Опять эта манера уходить от прямого ответа.

— Хорошо. Когда тебе сообщили новость, что ты подумал?

— Да я сам тогда лежал в больнице. В специальной клинике. У меня был жуткий отходняк. После передоза…

Оливье наклонился поближе к собеседнику. Пора возвращаться к роли, которую он играет лучше всего.

— Не забывай, кто я, Сигэру, — сказал он и схватил шурина за воротник (здесь этот жест означал примерно то же, что во Франции удар кулаком в морду). — Я пока еще муж твоей сестры и к тому же майор полиции. Так что хватить вешать мне лапшу на уши.

У Сигэру дернулся кадык и глаза вылезли из орбит. Он беспомощно озирался в поисках спасения. Посетители бара начали проявлять признаки беспокойства. Пассан выпустил свою жертву.

— Я подумал, что медики изобрели какой-то новый трюк, — ответил Сигэру, поправляя воротник рубашки от «Лакост». — Мне… Я ведь ничего в этом не понимаю. Меня это не касалось.

Он махнул бармену, требуя еще бутылку пива, и принялся пить прямо из горлышка.

— Правду знает только мать, — признался он, ополовинив бутылку. — Но ее расспрашивать бесполезно. Она ничего тебе не скажет.

Мог бы и не уточнять.

Полицейский тоже приложился к бутылке. В качестве закуски им подали ломтики тушеного тунца, имбирь и нарезанную кружочками хрустящую редиску. В животе у Оливье было пусто, но при одном взгляде на эти сомнительные деликатесы к горлу подкатила тошнота.

Он понимал: чтобы заполучить Сигэру в качестве союзника, он должен открыть перед ним все карты.

— Наоко воспользовалась методикой, запрещенной в Японии и во Франции, но разрешенной в Америке. По-французски она называется «вынашиванием чужого плода». По-английски — «суррогатным материнством». Сегодня этот прием распространен довольно широко. Достаточно набрать в поисковике словосочетание «суррогатная мать»…

Японец вытаращил на него глаза.

— Я полагаю, что суррогатной матерью была Аюми, — заключил Оливье.

Он умолк, давая шурину возможность прийти в себя от изумления. В хирургически ярком свете ламп Пассан мог с ослепительной точностью видеть каждую деталь: капли пота на лбу. Сигару, золотистые блестки на дне бокалов, яркие блики на заполнявшей полки светло-зеленой фарфоровой посуде.

— Когда родился Хироки, ты ведь был в Токио?

Сигэру коротко, словно нехотя, кивнул.

— Ты навещал сестру в роддоме?

— Мать сказала, не стоит.

— Ты меня удивляешь. Дело в том, что в палате рожениц лежала не Наоко, а Аюми.

— Ты говоришь чепуху. — Сигэру неожиданно рассмеялся. — В Японии такого просто не может быть.

— Аюми выносила Синдзи и Хироки. — Пассан схватил его за руку выше локтя. — Не знаю, почему после этого у них с Наоко испортились отношения, но в одном я уверен: она хочет ее убить и забрать себе мальчишек. Врубаешься?

Шурин скинул его руку, снял очки и потер веки. Затем знаком показал бармену, чтобы им принесли саке. На стойке появились два стаканчика и малюсенькая, как из детского сервиза, бутылочка. Оливье позволил собеседнику опрокинуть не один и не два стаканчика и лишь после этого снова заговорил:

— Расскажи мне об Аюми.

— Это было так давно. И я плохо ее знал.

— Ничего, рассказывай, что помнишь. Мне все сгодится.

— Когда им было лет по тринадцать-четырнадцать, они дружили. — Сигэру пожал плечами. — Водой не разольешь.

— Где они познакомились? В школе?

— Нет, не в школе. Они вместе ходили в додзо.

— Наоко занималась боевыми искусствами?

— Кэндзюцу.

— Что-то вроде кэндо?

— Нет, — устало вздохнул Сигэру. — Кэндо придумали в конце девятнадцатого века, в начале эпохи Мэйдзи, когда был введен запрет на ношение меча. А кэндзюцу — древнее искусство. Искусство самураев.

— А в чем разница?

— Кэндзюцу — не спорт. — Сигэру неопределенно помахал рукой. — Это настоящее боевое искусство. Бой без правил, без пощады к противнику. Например, в кэндо выкрикивают название части тела, в которую целятся. В кэндзюцу ничего подобного не делают. Здесь цель — не предупредить противника об угрозе, а убить.

— Настоящим мечом?