Каин: Антигерой или герой нашего времени?

— Увы, ваше сиятельство. Ни я, ни моя дражайшая супруга не страдают бессонницей. А вот дочка проснулась, но ей заткнули рот и связали. Когда же грабители удалились, моя перепуганная Софьюшка подползла к нашей кровати и разбудила нас. Но погоня не удалась.

Семен Андреевич с раздражением взялся за колокольчик. В комнату тотчас вошел камердинер.

— Мундир и адъютанта!

Затем губернатор вновь повернулся к несчастному доктору.

— Это переходит все границы! За последнюю неделю пять крупных разбоев. Я приму все меры, господин Браун, чтобы изобличить грабителей и вернуть похищенное хозяевам. Не падайте духом, Оттто Карлович. В любом случае вы не останетесь неимущими.

— Покорнейше благодарю, ваше сиятельство.

Доктор потянулся, было, к своему саквояжу, набитому мазями, порошками и скляницами с всевозможными настоями и настойками, но Салтыков махнул рукой, так как в комнате уже стоял навытяжку адъютант генерал-аншефа.

— Мундир! Отправляемся в Сыскной приказ. Надо предупредить, дабы все были на месте. Немедля в приказ вестового.

Бауэр низко поклонился и откланялся, а генерал, буквально через несколько минут оказался в расшитом золотыми галунами зеленом кафтане и красном камзоле. Натянув на волнистый парик генеральскую треуголку, Салтыков, в сопровождении полковника-адъютанта, быстро вышел из комнаты. Внизу у парадного подъезда его ждал экипаж.

В Сыскном приказе — переполох: генерал-губернатор навещал приказ в исключительных случаях, обычно вызывал начальника приказа в Тайную канцелярию, изредка и в Губернаторский дом в свой рабочий кабинет. А тут!..

У дьяка Фомы Зыбухина сердце захолонуло. Не с добром едет в приказ Семен Андреевич, ох, не с добром. Жди разноса.

И он не миновал. Губернатор с сердитым лицом уселся в кресло, окинул жесткими глазами дьяка и подьячих, которые решением Сената вели все «татинные (воровские), разбойные и убийственные дела», и без лишних преамбул, начал свою суровую речь:

— Не зря вас, господа подьячие, называют «работниками Стукалова монастыря». На Москве разбой за разбоем, а вы будто в кельях отсиживаетесь. И хоть бы одного грабителя поймали! Позор! Москву обуял страх, зажиточные люди перестали у себя дома ночевать. Ходят вместе с дворовыми вокруг своих домов и стучат колотушками. Мы где живем, позвольте вас спросить? В осадном городе? А, может, мне отдать приказ, чтобы все солдаты отбивали дробь на барабанах на всех улицах и переулках? Позор!

Суровые глаза Салтыкова остановились на Фоме Зыбухине.

— Вам есть, что сказать в оправданье, начальник Сыскного приказа?

— Разумеется, ваше сиятельство. Главный грабитель выявлен. Беглый матрос, некогда живший на адмиралтейской Парусной фабрике Петр Романов Смирной-Закутин, по прозвищу Камчатка.

— И что дальше?

Прыщеватое лицо Фомы стало багровым.

— Мы принимаем все меры, ваше сиятельство и весьма надеемся, что не сегодня-завтра сей разбойник окажется в стенах Пыточной башни.

— Перестаньте говорить вздор! — резко произнес Салтыков. — Мне доподлинно известно, ваш Камчатка вот уже не первый год будоражит Москву, а вы все отбояриваетесь пустыми посулами. Даю вам неделю сроку, господин Зыбухин. Если ваш Камчатка не будет пойман, попрощайтесь с вашим местом, и действительно ступайте в монастырь замаливать свою бездеятельность.

Губернатор поднялся из кресла и молча пошел прочь из приказа. Фома Зыбухин проводил его до экипажа, но Салтыков больше не сказал ему ни слова.

Фома обреченно вздохнул. А губернатор возвращался домой с невеселыми мыслями, унесенными к своей родственнице Анне Иоанновне,[57]

коронованной 28 апреля 1730 года. После ее отъезда из Москвы, дела в Первопрестольной пошли из рук вон плохо. Двор, высшие полицейские чины перебрались в Петербург. Власть в Москве заметно ослабла, чем не преминули воспользоваться воровские шайки и прочий сброд. Вновь восстановленный Сыскной приказ действовал вяло и неумело, явно не справляясь со своими обязанностями.

А в стране творилось неладное. Тяжелые подати и повинности, падавшие на население, и народные бедствия, как то: голод в 1734 году, пожары и разбои, приводили народное хозяйство в печальное состояние.

Многие крестьяне убегали из бесхлебных мест, так что в деревнях иногда оставалась лишь половина населения, занесенного в последнюю переписную книгу. Сеять хлеб было некому, а оставшиеся крестьяне принуждены платить подати за бежавших и разорялись еще более. Тех, кто возмущался по приказу Анны[58] и правителя Бирона били кнутом и ссылали в Сибирь на каторжную работу.

Тяжело было правление временщика; но ропот и неудовольствие народное, благодаря его стараниям, почти не доходили до императрицы. Притом в последнее время Анна Иоанновна чувствовала себя не совсем здоровой, и этим еще больше пользовался Бирон.

Будь он проклят!

Семен Андреевич принадлежал к тем людям, для которых имя Бирона было ненавистным, и которые были в тайном заговоре против злого временщика, поставившего Россию на грань катастрофы. Бирон наводнил Петербург и Москву своими соглядатаями, некоторые заговорщики были казнены.