Каирская трилогия (ЛП)

И хотя господин Ахмад был на верхнем этаже один, однако Амина не звала его, когда ей требовалась помощь. Он нашёл на столе поднос с чашкой, полной хильбы[11] — чтобы заморить червячка, — и когда пошёл в ванную, в нос ему повеяло благоуханием прекрасного ладана. На стуле он нашёл чистую, аккуратно сложенную одежду. Как обычно по утрам, он принял холодный душ — этот обычай у него не прерывался ни летом, ни зимой, — затем вернулся в свою комнату с новыми силами, посвежевший, бодрый, принёс молитвенный коврик, — он был сложен на спинке дивана, — развернул и принялся совершать положенную утреннюю молитву. Он молился со смирением на лице — совсем не с тем сияющим и радостным видом, с которым встречал друзей, и не с тем решительным и строгим выражением, с которым он представал перед своими домочадцами. Лицо его было благонравным, и по расслабленным чертам сочились набожность, любовь, надежда, которые смягчали лесть, заискивание и просьбу о прощении. Он не читал молитву механически, наспех: чтение, стояние и земной поклон, нет, он читал её с чувством, с любовью, с тем же воодушевлением, которое расходовал на различные оттенки жизни, в которой всё течёт и изменяется. Он словно работал с крайним усердием, излишествовал в своих чувствах, любил и таял от любви, был пьяным настолько, что тонул в этом хмельном напитке.

В любом случае, делал он это искренне и правдиво. Эта обязательная молитва была его духовной потребностью, с которой он обходил просторы Господни, пока он не заканчивал её, усаживался и складывал ладони, моля Аллаха хранить его Божьим промыслом, простить и благословить в потомстве его и в торговых делах.

Мать закончила готовить завтрак и оставила для дочерей несколько подносов, а сама поднялась в комнату сыновей, где застала Камаля, по-прежнему храпевшего во сне. Она с улыбкой подошла к нему, положила свою ладонь на его лоб, прочитала суру «Аль-Фатиха», и начала звать его и нежно трясти, пока он не открыл глаза и не встал с кровати. В комнату вошёл Фахми, и увидев её, улыбнулся и пожелал доброго утра. Она ответила на его приветствие словами и любящим взглядом, струившимся в её глазах: «И тебе утро доброе, о свет очей моих».

И с той же нежностью она поприветствовала и Ясина, сына своего мужа, и он ответил любовью этой женщине, которая была достойна называться его матерью. Когда Хадиджа вернулась с кухни, её встретили Фахми и Ясин, — последний — своей привычной шуткой. Не важно, что служило поводом для шуток — то её ли отталкивающее лицо, то ли острый язычок, она пользовалась влиянием на обоих братьев, и с замечательным умением заботилась об их интересах. С трудом можно было найти такое же качество у Аиши, которая в семье светилась, подобно светочу красоты, блеска и очарования, однако без всякой пользы. Ясин поспешил к ней и сказал:

— А мы говорили о тебе, Хадиджа. Мы говорили, что если бы все женщины были подобны тебе, то мужчины бы тогда отдыхали от сердечного томления.

Экскпромтом она сказала:

— А если бы мужчины были подобны тебе, то все бы они отдыхали от утомления мозгов…

Тут мать воскликнула:

— Завтрак готов, господа.

4