Как Бог съел что-то не то

Она написала еще партию писем и снова стала ждать ответов – безрезультатно. Стояла по-прежнему жаркая, замечательная погода, поэтому мама сидела в саду, писала письма и читала библиотечные книги. В конце концов, заявила она, у нее есть право на отпуск.

Когда погода изменилась и стало прохладнее, мама продала часть своих вещей. И они с папой сходили на Патни-Хай-стрит, чтобы на вырученные деньги, один шиллинг и шесть пенсов, купить еды, а потом ужинали вместе в папиной комнате. Вечерами мама играла в бридж с Дроздом и Познаньскими, а иногда, по особым случаям, – с мисс Туэйтс, новой постоялицей отеля. Сказать по правде, мисс Туэйтс играла не очень хорошо. Но она была англичанкой. Не полукровкой, не лицом, получившим гражданство, не женой англичанина, а настоящей, урожденной англичанкой. И к ней в отеле относились особенно. Мисс Туэйтс была иссохшей старой девой со стриженными под горшок седыми волосами. Она работала в местном банке и принимала оказываемые ей знаки уважения как нечто само собой разумеющееся.

Мама стала играть с мисс Туэйтс в бридж после того, как в течение четырех недель безрезультатно искала работу: теперь она испугалась по-настоящему. За эти четыре недели, подсчитала мама, она получила только четыре письма в ответ на свое предложение и сходила только на два собеседования. А ее сбережения таяли гораздо быстрее, чем ожидалось. Мама теперь все время бегала к телефону и торчала в холле, поджидая почтальона. Когда вечерами Анна возвращалась домой, мама, не оставляя ей времени на вопрос, уже цедила, не разжимая губ: «У меня нет никаких новостей». А по ночам ворочалась на кровати и не могла заснуть.

– Что же нам делать? – вскричала она однажды в воскресенье, когда они все втроем сидели после обеда в папиной комнате.

Папа читал написанное накануне стихотворение – обращение к его сестре, которая жила где-то в Палестине. В поэме папа вспоминал их детство в Силезии и гадал, удастся ли им снова увидеться – не в раю, а в этой жизни. Хорошо бы встретиться там, где есть леса и луга, похожие на леса и луга их детства.

Это было прекрасно.

Когда мама спросила, что им теперь делать, папа взглянул на нее доверчиво и с любовью:

– Ты что-нибудь придумаешь.

Мама, нервно теребившая газету, вдруг швырнула ее на пол.

– Почему я должна что-то придумывать? – закричала она. – Почему всегда я? Почему ты не можешь что-нибудь сделать?

Папа, так и державший в руке листок, казалось, глубоко задумался. И на мгновение Анна подумала, что он сейчас предложит какое-нибудь решение. Но папа положил другую руку на руку мамы:

– У тебя это получается гораздо лучше, чем у меня.

Мама расплакалась.

Анна попыталась ее успокоить:

– Я думаю, что могла бы вносить в семейный бюджет пять шиллингов в неделю, а может, и семь шиллингов шесть пенсов.

– Этого не хватит! – вскричала мама, а потом вытерла нос и сказала: – Я попробую поговорить с Луизой.

– С Луизой? – скривился папа, но, заметив выражение маминого лица, поспешил добавить: – Хорошо! С Луизой так с Луизой.

* * *

Тетя Луиза охотно дала маме пятнадцать фунтов стерлингов, чтобы мама могла пополнить свои сбережения.

– Я понимаю, что это не так уж много, – сказала тетя Луиза. – Но в данный момент мне неловко просить у Сэма больше.

Деньги стали беспокоить профессора после того, как его сестра с двумя сыновьями неожиданно вернулась. Теперь во время каждой трапезы он с напряжением наблюдал, как еда, которая теперь была на вес золота, исчезает во рту у его бедных родственников.

– Сэм боится, что это нас разорит, – объясняла тетя Луиза.

Анна настояла на том, что еженедельно будет вносить в бюджет семьи пять шиллингов. Макс прислал чек на десять фунтов, которые выделил из своей офицерской зарплаты. Поэтому какое-то время они могли продержаться. Но мамины тревоги не исчезли. Теперь находиться в ее обществе было трудно: мама по большей части сидела, сжав руки на коленях, а ее голубые глаза так истово всматривались в пространство, что напряжение ощущалось физически. И ничто не могло его ослабить.

– Ты действительно так считаешь? – вскрикивала мама, если перспективы очередного заявления казались Анне обнадеживающими. А через пять минут переспрашивала: – Ты думаешь, я получу работу?

Единственное, что могло отвлечь маму от ее забот, это вечерняя игра в бридж. Тут ее одержимость смещалась на карты: она спорила из-за Калбертсона[20], разного рода махинаций и гроссмейстеров-прохиндеев – и напряжение, связанное с поисками работы, ослабевало.

Анну иногда тоже привлекали к игре (папа не мог отличить трефовую масть от пиковой), но только тогда, когда играть было совсем некому. Анне было так скучно, что ее настроение передавалось и другим играющим. Она все время совершала ошибки, пропускала все свои шансы и с облегчением исчезала в конце, даже не поинтересовавшись результатами игры.

Анна сочувствовала маме и хотела бы ей помочь. Но выдерживать исходившую от нее нервозность было сложно, и Анна использовала (пусть и с чувством вины) любую возможность, чтобы допоздна не возвращаться в их комнату.