Генри очень логичный ребенок, и его не интересуют глупости или фантазии. Он много времени проводит, играя в одиночестве с железной дорогой. Он не любит, чтобы ему мешали.
Вчера, когда Генри отправился к своей железной дороге, я села рядом и взяла один из паровозов. Он сказал:
– Мама!
Я ответила:
– Хочу играть этим паровозом!
– Нет, ты не можешь им играть! Это не твой паровоз.
Тогда я схватила одну из игрушечных гитар:
– Это паровоз?
– Это не паровоз!
– Да? А что ты с этим делаешь?
– Ты сама с этим играй!
– Как? Пальцами рук или ног? Или носом?
Генри пришел в возбуждение.
– Скажи еще! Скажи еще!
Я начала играть на гитаре руками, ногами и носом, и он попытался все это повторить. Ему понравилось!
В подготовительной группе Питер узнал о пещерах, и эта тема чрезвычайно его увлекла. Было утомительно все время разговаривать о пещерах, поэтому я пыталась сменить тему и заинтересовать его чем-нибудь еще. Но на этой неделе я постаралась «присоединиться к нему в его мире», или, точнее, в его пещере.
Мы обсуждали новое увлекательное слово (спелеология!) и специальные налобные фонари, которые носят исследователи пещер. Мы говорили о том, как иногда приходится протискиваться в расщелины, чтобы добраться до пещеры. Я предложила построить пещеру в нашей гостиной из кучи подушек.
Сначала Питер расстроился, что не может попасть в настоящую пещеру, но потом увлекся игрой. Мы покрыли подушки покрывалами, чтобы внутри было темно, пока мы будем там ползать. Мы здорово провели время вместе, и Питер был в лучезарном настроении весь день.
Трудного ребенка всегда стараются заставить сделать то, что нужно взрослым. Ребенок должен надеть эти носки, съесть завтрак, принять ванну, начать лечебную процедуру. Нам не приходит в голову подумать о том, что он чувствует. И даже если мы думаем об этом, нам очень сложно разобраться, какие именно чувства испытывает ребенок. Дети с расстройствами аутистического спектра могут настаивать на однообразном порядке, и это совершенно сбивает нас с толку. Мы, взрослые, не расстраиваемся, если собрание переносится. Мы не отказываемся надевать другие носки, если любимая пара находится в стирке.
Озадаченная поведением собственного сына, я пыталась представить себя в ситуации, которая вызвала бы у меня те же эмоции, что и у него.
Вот пример. Мой сын отказывался начинать сеанс физиотерапии, пока стулья в комнате ожидания не были расставлены в определенном порядке, всегда в одном и том же- красный, желтый, красный, желтый. Никакая логика не могла убедить его оставить в покое эти стулья.
Это что, мировая проблема? Могу ли я представить, чтобы меня взволновала расстановка стульев? А вдруг, войдя в аудиторию, ябы увидела, что стулья выстроены рядами, а не привычным полукругом. Стала бы я настаивать, чтобы вернулся «должный» порядок? Держу пари, что стала бы! Если бы администратор пустился в рассуждения, что это «небольшое дело» и мне следует быть «терпимее», помогло бы это? Никоим образом!
Я не утверждаю, что для меня расстановка стульев в аудитории, где я веду занятия, так же важна, как порядок стульев в комнате ожидания для моего сына перед сеансом физиотерапией. Но мы, скорее всего, испытываем похожие чувства, потому что стулья не на местах, и нас обоих расстраивает, если мы не можем восстановить порядок.
Вот что мы оба хотели бы услышать: «О, тебе не нравится, что стулья так стоят. Они расставлены неправильно». Тогда, конечно, мы бы захотели вернуть стулья на их законные места!
Разобравшись в чувствах моего сына, я решила приходить на несколько минут раньше, чтобы выстроить стулья «правильно». Однако могло случиться так, что из комнаты ожидания забрали часть стульев или на них сидели люди, поэтому у нас не было возможности всё переставить. Раньше я пыталась читать сыну лекции. (
И вот что я сказала Ашеру:
– Какая досада! Ты хочешь, чтобы красный стул стоял здесь. Какое расстройство!
Ашер повторил за мной:
– Расстройство.
– Ты хочешь, чтобы мы поставили красный стул здесь.
Он ответил:
– Поставили здесь.
Я сказала:
– Хм-мм.
Он сказал:
– Хм-мм! – а потом взял меня за руку, и мы вошли в кабинет.