Как я отыскал Ливингстона

Рецепт Ливингстона от лихорадки следующий: три грана ялапового экстракта и два грана каломели с присоединением тинктуры кардамона, которого кладется столько, сколько необходимо, чтобы предупредить раздражение желудка; лекарство это приготовляется в виде пилюли и принимается, лишь только человек начинает чувствовать крайнюю слабость и утомление, эти верные предвестники африканской лихорадки. Через час или два принимается чашка кофе, без сахару и сливок, для ускорения действия лекарства. Ливингстон советует также принимать хинин вместе с пилюлей; но мои наблюдения — хотя они ничтожны в сравнении с опытом Ливингстона — убедили меня, что бесполезно принимать хинин, прежде чем лекарство не произвело своего действия. Мой желудок мог переносить хинин лишь после приема слабительного. Один известный миссионер в Константинополе советует путешественникам принимать три грана рвотного камня для очищения желудка от желчи; но почтенный доктор забывает, вероятно, что во время лихорадки расстроен не один желудок, а весь организм, и хотя в одном или двух случаях легкого припадка лихорадки, лекарство это может иметь успешные последствия, но оно в то же время слишком сильно действует на человека, изнуренного африканской лихорадкой. Мне самому приходилось три или четыре раза лечиться по этой методе, но по совести я не могу рекомендовать ее другим. От крапивной лихорадки советую принять 3 грана рвотного камня; но в подобных случаях также хорошо достигает своей цели и клистир.

27-го числа мы выступили в Мизонги. На половине пути я увидел, что проводник пустился вперед бегом, а за ним вскоре побежали и все остальные, ослы же начали брыкаться и лягаться. Через минуту я догадался о причинах бегства, так как над головой моей зажужжала целая туча диких пчел, из которых три или четыре жестоко ужалили меня в лицо. Около полумили мы бежали как сумасшедшие, выделывая такие же отчаянные движения как и бедные ужаленные животные.

Так как. нам предстоял весьма длинный переход, то я предложил доктору воспользоваться носилками, в виду его израненных ног; но старый герой отказался и шел всю дорогу до лагеря пешком, несмотря на то, что перед тем он сделал восемнадцать миль. Он был страшно ужален в голову и лицо; пчелы десятками засели в его волосы; но выпив чашку теплого чаю и закусив, он был также весел, как будто бы ему не пришлось сделать и мили.

В Мрере, средней. Укононго, мы остановились на день, чтобы смолоть зерновой хлеб и запастись необходимой провизией для перехода пустыни, лежащей между Мрера и Маниара.

31-го января, в Мвару, области султана Ка-Мирамбо, мы встретили караван, который вел один невольник Саида бин-Габиба, посетивший наш лагерь, расположенный в глубокой чаще леса. После того, как он уселся и принялся за кофе, я спросил его:

Какие новости ты принес, любезный, из Унианиембэ?

— Хорошие новости, господин.

— Как идет война?

— А, вы спрашиваете о Мирамбо? Ему нечего есть. Он умирает с голоду. Саид бин-Габиб, мой господин, овладел Кирирой; арабы осадили Вилианкуру; Саид бин-Маджид, пришедший из Уджиджи в Узагози через двадцать дней, взял и убил «Мото» (огонь) короля. Симба Казерда взялся за оружие, для защиты своего отца Мкасива Унианиембэ. Начальник Угунды выслал в поле пятьсот человек. О! через месяц Мирамбо умрет с голоду.

— Да, мой друг, это важные и добрые вести.

— Да, по божьей милости.

— Куда же ты отправляешься теперь с караваном?

— Саид, сын Маджида, прибывший из Уджиджи, рассказал нам о дороге, по которой белый человек благополучно дошел в Уджиджи, и потом предпринял обратный путь в Унианиембэ. Вот, мы и подумали, что если белый человек мог пройти по этой дороге, то и мы можем. Арабы сотнями ходят по дороге белого человека, чтобы купить слоновой кости в Уджиджи.

— Этот белый человек я.

— Вы?

— Да.

— Как же нам сказали, что вы умерли — что вы сражались с Вазанира?

— О, это слова Нджара, сына Хамиса. Смотри, — сказал я, указав на Ливингстона, — я и вот белый человек, отец мой,[7] которого я видел в Уджиджи. Он идет со мною в Унианиембэ за своими материями, после чего он вернется к великим водам.

— Удивительно! Ты говоришь правду!

— Что можешь ты мне рассказать о белом человеке, живущем в Унианиембэ.

— О каком белом человеке?

— О белом человеке, оставленном мною в доме Сеида, сына Селима, в моем доме — в Квигаре.

— Он умер.

— Умер?

— Умер.

— Как давно?

— Несколько месяцев тому назад.

— От какой болезни он умер?

— От гомы (лихорадки).

— Умер ли кто-нибудь еще?

— Не знаю.

— Довольно.

Я взглянул на доктора, и он отвечал мне.

— Я вам предсказывал это. Когда вы говорили мне, что он пьяница, то я знал, что он должен умереть. Пьяницы не могут жить в этой стране, точно так как и люди, преданные другим порокам.

— Ах, доктор, уже двое из нас умерли. Я буду третьим, если эта лихорадка протянется долее.