Как я отыскал Ливингстона

XLVI. Нападение диких пчел.

К выше приведенному письму я ничего не имею прибавить: оно говорит само за себя; но в то время я считал его лучшим доказательством моего успеха. Что касается до меня,то я ни капли не заботился об открытиях, разве настолько, насколько это было важно для редакции, отправившей меня на поиски. Правда, меня интересовали результаты путешествий Ливингстона, но так как он признавал, что не окончил начатого им дела, то мне было неловко расспрашивать его о том, чего он не желал сообщить. Открытия его были плодами его собственных трудов — ему и принадлежали они; напечатанием их он надеялся получить вознаграждение, которое намерен был передать детям. Однако Ливингстон действовал под влиянием более благородных побуждений, чем простое желание приобрести деньги: он исполнял повеление долга. Никогда не существовало такого добровольного раба этой отвлеченной добродетели. Склонности его побуждали его возвратиться домой, и требовалась самая твердая решимость, чтобы сопротивляться им. С каждым шагом по исследуемой им земле он ковал новое звено в той цепи любви и сострадания, которая должна будет впоследствии соединять христианские нации с язычниками африканских тропиков. Если бы ему удалось исполнить это открытием и описанием этих племен и народов, живущих доселе во мраке, и привлечь добрых и сострадательных людей из своего отечества посвятить себя на искупление и развитие, то Ливингстон счел бы себя вполне вознагражденным. «Сумасбродное и нелепое предприятие, дон-кихотовские планы!» скажут некоторые. Нет, друзья мои — так же верно, как то, что солнце освещает как христиан, так и неверных, как цивилизованных, так и дикарей, день просвещения наступит; и хотя апостол Африки не увидит этого, равно как и мы, более молодое поколение, но наши дети, но наши потомки увидят это и отдадут должную справедливость смелому пионеру их цивилизации. Следующие выписки сделаны целиком из моего дневника;

12-го марта. Арабы прислали мне 45 писем для доставки их к берегу. В последнее время я сделался почтальоном; это происходит потому, что по причине войны с Мирамбо регулярным караванам не дозволяется выступать из Унианиембэ. Что если бы я оставался все это время в Унианиембэ, ожидая окончания войны? Мне кажется, что арабам не удастся победить Мирамбо даже еще через 9 месяцев.

Сегодня вечером туземцы собрались, чтобы проплясать прощальную пляску перед окнами моего дома. Это оказались пагасисы Сингири, предводителя каравана Мтезы. Мои люди присоединились к ним и, возбужденный против своей воли музыкой, я также спустился к ним и пустился плясать к великому восторгу моих молодцов, с восхищением видевших, что хозяин их оставил свою обычную суровость.

Танец чрезвычайно дик. Музыка весьма оживленная производится четырьмя звучными барабанами, укрепленными к четырем музыкантам, стоящим в центре заколдованного круга. Всегда забавный Бомбай, нигде не чувствующий себя до такой степени в своей тарелке, как во время пляски мримы, надел на голову ведро; Бараки накинул на себя мою медвежью шкуру и держал в руке копье; Шоуперей — смелый проворный и крепкий — махал топором и надел на голову козлиную шкуру; Мабруки, «круглоголовый», постиг самую суть вещей и ходил взад и вперед как важный слон; Удименго держал ружье и походил на грозного Дроукансира, так что, взглянувши на его свирепый вид, вы могли подумать, что он в состоянии выступить против сотни тысяч; Хамиси и Камна стояли перед барабанщиками, спина к спине, и гордо посматривали на звезды. Асмани — олицетворение гигантской силы, настоящий титан, стрелял на воздух с видом Тора, убивающего мириады своим молотом. Все наши сомнения и страсти побеждены; мы сражаемся с демонами при божественном сиянии звезд, разыгрывая только один акт волшебной драмы, вызываемой и ускоряемой страшным шумом и грохотом барабана.

Воинственная музыка кончена, начинается другая. Запевало падает на колени и два или три раза опускает голову в яму, сделанную в земле, а хор, также стоя на коленях, заунывным тоном повторяет медленный и торжественный припев. Вот буквальный перевод песни: