Поверил Иван Варьке, не потому что она умная была, а потому что было лень ему вникать во всякие бабские тонкие места. Оделся в чистое, пришел с поклоном, а потом и про Указ рассказал. За что милостиво, рукой барской, был похлопан по щеке и отпущен до дому…. Только вот еще что, отпустила Ольга Матвеевна Ивана со двора, а ручку белую, ту, что хлопала Ванюшу по щеке, прижала барыня к сердцу, там так сладко кололо, и в сердце, да и еще кое-где… Так был хорош Ванюша, так хорош. Хорош, стервец, да…. Так что, права оказалась шалава, предстань Иван перед барыней в рубахе красной, да штанах, да в сапогах со скрипом, а? Довел бы барыню до греха, как пить дать…
Впрочем, на Ивана и молодая барыня заглядывалась, хотя и имела при себе приказчика. А уж когда тот сбежал, так и вовсе…, закрывала глазки мечтательно, да и пряталась под одеяло с головой. А бывало, что звала к себе Варьку-шалаву, выспрашивала зачем-то подробности, собственной рукой чаек наливала, да сахарку белого подкладывала не скупясь, а напоследок, провожая с порога, приговаривала шепотом в самое Варькино ухо:
– Ты, Варенька, не отказывай ему, ежели, вдруг, попросит…
– Конечно, барыня, конечно…, с чего бы мне ему отказывать-то…
– И запоминай все подробно…, а потом мне рассказывай.
– Вот вам крест, ничего не утаю, – горячо обещала шалава, крестилась и опускала удивленный донельзя взгляд, себе под ноги.
– А еще, сделай, как я говорила…, будет ему очень приятно.
– Хорошо, барыня, обязательно.
– Это…, от меня вроде как ему подарок, но только Христа ради, не говори, что от меня.
– Ни-ни, барыня, я все-все запомнила, сделаю все прямо так, как и сказали…
Вот так и жил Иван Дурак, пока поздним вечером не пришли к нему батюшка Калистрат, Сучок, да еще один мужичек, Митяй Хромой, пришли для серьезного разговора. То есть, Митяй Хромой для такого разговора совсем не подходил, по чести говоря, он и два слова-то с трудом связывал, а если учесть еще и отсутствие зубов, то даже сказанные слова разобрать было невозможно. Так что пользы от него, точно, никакой не было, а с другой стороны, вреда ведь тоже не было, поэтому его никто и не прогонял. Культурно пришли, культурно постучали, даже подождали, пока Иван вылезет из своей конуры на свет Божий, и только после этого заговорили…
– Надо Ваня, обществу послужить, – заговорил первым батюшка Калистрат.
– Надо, так послужим, – кивнул Иван, намекая, что готов сделать, что в его силах, потому как, для общества.
– Мы тут письма жалобное придумали, надо его красиво переписать…
– Ладно, почему, нет…
– Только очень надо постараться, потому как, возможно, сам царь-батюшка будет его читать…, а может, какой министр, сможешь?
– А че ж не смочь-то, смогу…, – кивнул Иван, – тока, бумага нужна хорошая, опять же, чернила…
– Все есть, Ваня, – уверил батюшка Калистрат, – все есть, к тому же, стол хороший, стул, приходи, любезный, располагайся и пиши на здоровье.
– В каком смысле – приходи, – не понял Иван.
– Ванюша, неужто ты царю-батюшке письмо прямо на коленях писать будешь, или на лавке…, стола-то у тебя в дома и в помине нет.
– А…, это верно, – признал такой довод Иван, и снова кивнул, на всякий случай, – так я это…, готов.
– Тогда вот что, Ваня, сходи в баньку, оденься в чистое, вот тогда и приходи ко мне, прямо домой, – предложил батюшка Калистрат.
– А может, я только руки помою, да умоюсь…, чего всему-то мыться?
– Надо Ваня, надо, а ну как царь или там, фрейлина какая носом поведет, они ведь шибко чувствительные бывают, а от тебя разит, прости господи, как будто ты месяц воды не видел…
– Всего-то пару недель, – уточнил на всякий случай Иван, но опять же спорить не стал, потому как интерес общественный, – так это, я как только, так сразу и приду…
– Вот и договорились, – улыбнулся батюшка Калистрат, и пообещал на всякий случай, – а как напишешь, так я тебя еще и ужином накормлю.
Вот так все и сладилось. Иван, конечно, тут молодец, как гости ушли, он первым делом мыться полез, потом достал из сундука чистое…, хотел даже нарядное надеть, да передумал, потому как никакого праздника не намечалось, а надо было лишь поработать…
А уж письмо то вышло на загляденье, и буковка к буковке, и завиточки непременно, и вензеля по углам…, а будь у попа еще и чернила красные, так вообще картина бы получилась, а не письмо. Песочком его Иван посушил, полюбовался еще разок и подал батюшке, вот, мол, полюбуйся как мы могем, если для обчества надобно.
– Уважил Ваня, ох, уважил, – Сучок даже прослезился и обнял по-братски и похлопал по спине.
– Дык, это…, я ж никогда не против, я ж это, понимаю, обчественность, значит особо надо постараться.
– А ты, Ванечка, иди, матушка на стол уже накрыла, иди, заслужил…