Как Мэй ходила в гости

Гоулды еще не начали паковать чемоданы, и я немного побродила по их прекрасным комнатам. Обстановка тут — очень уютная и элегантная, мебели — не много и не мало, цвета — приглушенные и гармонируют друг с другом, большие окна блестят чистотой. Атмосферное место, где много чудесных предметов, которыми пользуются с любовью. На пороге кухни я вдруг остановилась. Она здорово отличалась от остального дома. Везде — на магнитиках, подставках под ложки или горячее, на кувшинах, подсвечниках, полотенцах и на вышивках в рамочках — можно было прочитать крылатые выражения. Недолго пришлось гадать, чтобы понять основную тему:

Дружба слаще самой жизни (Святой Августин[22])

Дружба — это внутренний магнит (Юдора Уэлти[23])

Друзья — это семья, которую мы выбираем (Анонимный автор)

Счастлив дом, приютивший друга (Эмерсон[24])

Друзья — божественная апология отношений (Хью Кингсмилл[25])

Друзья проявляют любовь не в счастье, а в горе (Еврипид[26])

Даже на коробочках с салфетками Kleenex имелась надпись: Собирайте друзей вместе: Rassembler des amis. Сколько каллиграфических советов, собранных из разных веков, и каждый истерт до пастельных тонов. Мне хотелось понять — то ли это подарки от друзей на протяжении многих и многих лет, то ли это пожелания Гоулдов самим себе. Но ведь в любом случае это работает, разве нет? Этот дом полон друзей, которые любят хозяев и желают им самого лучшего. Гоулды счастливы, здоровы и не предаются лени. В словах Бет по поводу того, что дети редко их навещают, я не почувствовала ни нотки раздражения — она просто и любовно назвала их домоседами.

Я снова наполнила вином свой бокал, на котором не было (я это дважды проверила) никакого крылатого выражения, а только лишь бирюлька на ножке, чтобы твой бокал не затерялся среди множества других. Я не удивилась и этому. На посудомоечной машинке был прикреплен магнитик: Счастье — это когда твой друг… моет за тебя посуду.

Когда я вернулась к остальным, мой отец разговаривал с Бет, внимательно склонив голову — знакомая поза, означавшая, что ему интересна эта беседа и что он не хотел бы, чтобы их прерывали.

Возле стола я столкнулась с Филипом.

— Вы — дочь Эттавея, — сказал он.

— Извините, но да. — Светская беседа похожа на комедию: редко когда смешно и недалеко до точки кипения. Когда приходится что-то говорить в ответ, у меня рождаются сплошные клише.

Потом он сказал:

— Мне так нравилась ваша матушка. — И в голове моей сразу стало пусто. Сказать «спасибо» было бы неуместно, но что я должна была ответить? Я уткнулась взглядом в пол.

— Я помню, как она учила вас водить. Брала у нас фургончик «Фольксваген», потому что хотела, чтобы вы научились пользоваться ручником. Я ею восхищался.

Я помнила этот микрофургончик, но не помнила, чтобы он принадлежал Гоулдам. Они тогда ездили на синем «Мини Купере», и я точно восхищалась его маленькими габаритами.

— Вы хотите уехать отсюда? — спросила я.

— Конечно. — Он внимательно посмотрел на меня. — Как вы вообще? Собираетесь ли с отцом покидать это место?

На языке вертелось ответное «мы — лучше не бывает», и я с трудом сдержалась, чтобы не выпалить эти слова. Ситуацию спас кто-то из гостей, желающий сказать тост, и все столпились в гостиной.

— Простите, — сказал Гоулд, — меня зовут.

Подарок был от всей улицы (это первое, что было сказано), и все мы наблюдали, как Берт с Филипом вместе разворачивают его. Подарок вручили Берт, но она настояла, чтобы они вместе его распаковали. Филип снял бант, начал разрывать упаковку, передавая обрывки жене. Наконец, они склонились над серебряным блюдом и молча прочитали надпись. Потом они посмотрели друг на друга, в глазах у каждого стояли слезы. И Берт прочитала надпись вслух, голос ее срывался от волнения:

— «Скажи мне, кто твои друзья, и я расскажу тебе про твое будущее».

Все радостно зааплодировали. Вокруг крылатого выражения без указания автора, словно созвездие, были выгравированы фамилии всех соседей — некоторые из них знали Гоулдов по много лет.

Там была и фамилия Эттавей — я проверила перед уходом.

Тем вечером я бродила по комнатам нашего дома. В отличие от Гоулдов, тут ничего не было напоказ, и никаких крылатых выражений для всеобщего обозрения. Моему отцу восемьдесят, и он никогда не носил футболок с надписями. То же самое можно сказать и о маме. У нас было принято помнить стихи наизусть, а книги — выискивать и читать.