Как мы пишем. Писатели о литературе, о времени, о себе [Сборник]

В Стругацких мне нравился не только детально продуманный «Мир Полудня», наполненный планетолётами, скафандрами и летающими пиявками, но и стиль письма.

Стругацкие излагали свои истории легко, быстро, остроумно, энергично.

В книгах других писателей мне этого не хватало.

В те времена, на рубеже семидесятых и восьмидесятых, в большой моде была так называемая деревенская проза: Распутин, Астафьев, Белов. А вот городских историй не существовало. Аксёнов эмигрировал, его книги не издавали. О Довлатове мало кто слышал. Только журнал «Юность» изредка публиковал рассказы и повести о современной городской молодёжи – это была капля в море.

А я, взрослея, всё искал, где бы прочитать про себя.

С тринадцати лет я сам стал сочинять, отчаянно подражая любимым Стругацким, и за два года накорябал от руки десяток повестей и начал несколько больших романов.

Помню, как мама пыталась отговорить меня от выбора рискованного жизненного пути, напоминала, что большинство писателей страдали алкоголизмом, психозами и неврозами, умерли в нищете либо покончили с собой.

Но я маму не слушал.

И ещё хорошо помню: никогда, ни единой секунды в своей жизни я не мечтал быть великим писателем, или первым писателем, или вторым, или самым знаменитым писателем, или самым успешным. Слава меня пугала (и пугает до сих пор), любая публичность приводила в ужас (и до сих пор приводит).

А хотел я быть «обыкновенным» писателем. Одним из.

Больше всего меня привлекала свобода этого занятия. Начальника нет, работаешь когда хочешь, где хочешь и сколько хочешь. Пишешь что хочешь. Самовыражаешься.

Говоря современным языком, я всего лишь хотел иметь свободную профессию, freelans.

Понемногу охладев к фантастике, я стал черпать удовольствие в переводной прозе, и журнал «Иностранная литература» познакомил меня с Камю, Сартром, Маркесом, Кортасаром, Кафкой.

После школы я немедленно устроился работать в газету и поступил на факультет журналистики Московского университета.

Затем в стране произошёл поворот, социализм стал разрушаться, и объявили гласность.

Начиная с 1986 года – я как раз окончил школу – в СССР стали публиковать всю ранее запрещённую литературу.

Наступил золотой век русского книгочея.

Каждый интеллигент, заставший те времена, скажет, что это был, по анекдотическому выражению Никиты Хрущёва, «пир духа».

Массированно, тотально, в течение двух-трёх лет журналы и издательства опубликовали Набокова, Шаламова, Солженицына, Газданова, Алданова, Соколова, Аксёнова, Лимонова, Довлатова, Алешковского, Гинзбург. А также философов: Бердяева, Ильина, о. Булгакова, Флоренского, Зиновьева.

Целая огромная литература вышла из-под спуда.

Забегая вперёд, я хотел бы сказать, что этот вал публикаций сыграл с русской литературой злую шутку.

Те молодые, новые авторы, которые могли бы удачно дебютировать в конце 80-х годов, – выступили скромно или вообще незаметно. Этот казус объясним. Представьте, что вы дебютируете в русской прозе – а вместе с вами дебютирует (в кавычках, конечно), с опозданием на восемьдесят лет, Набоков с десятью томами, включая «Дар», «Лолиту» и «Бледный огонь».

Конкурировать с Набоковым невозможно.

Так поколение дебютантов конца восьмидесятых оказалось ущемлённым, усечённым. Мы к ним ещё вернёмся.

Роман Аксёнова «Остров Крым», напечатанный в журнале «Юность», произвёл на меня оглушительный эффект.

В те же годы появился свежий, молодой и сильный Юрий Поляков: его первые повести читались запоем, восхищали свободой и смелостью.

К концу 80-х годов – я отслужил срочную службу и вернулся на студенческую скамью – мои вкусы уже были полностью сформированы. Я точно знал, как надо делать художественную прозу. Я знал, что никогда не буду писать длинно и скучно. Я знал, что из книги должна исходить энергия, как от заряженного аккумулятора: возьмись за клеммы – ударит, шокирует, тряханёт.

Найдя ответ на вопрос «как писать», я не знал, что писать.

О чём? О ком?

Кто мои персонажи?

Каков мой материал?

Мне исполнилось двадцать лет. За спиной у меня было два года армии, год учёбы в Университете и год работы в газете строительного треста.

Я имел военные специальности «водитель-электрик» и «связист», я обучился профессии плотника-бетонщика и каменщика. До сих пор могу сложить из кирпичей идеально прямую стену.

Я овладел немецким языком и пытался зарабатывать, переводя статьи из журнала «Шпигель».

У меня был материал – но я понимал, что он не первоклассный.

Я видел и понимал, что добыча материала – главный труд и главная проблема любого писателя.

Хемингуэй прошёл три войны. Достоевский отбыл каторгу. Солженицын и Шаламов сидели в сталинских лагерях. Набоков и Лимонов прожили по четыре жизни в четырёх разных странах. Артур Хейли устраивался на работу в аэропорт, чтоб написать роман «Аэропорт», и устраивался работать на автомобильный завод, чтоб написать роман «Колёса». Владимов ходил матросом на рыболовецком судне, чтоб написать роман «Три минуты молчания».

Настоящий писатель всегда находится в погоне за самым выигрышным, уникальным материалом.

Нет материала – нет писателя.