Как остановить время

Я так и не понял, считал он меня вторым Генри Хеммингсом или нет. Впрочем, я сомневался, что Генри Хеммингс был таким же, как я; может, он просто выглядел моложе окружающих – счастливый дар или проклятие? Я не знал, известно ли Шекспиру о событиях в Эдвардстоуне. Неужели мои суффолкские злоключения пробудили в нем эти воспоминания? Однако мне послышалось в его словах дружеское предостережение.

– Итак, зачем я тебе понадобился?

Я глубоко вздохнул и сказал:

– Я знаком с двумя сестрами, Грейс и Роуз: им нужна работа. Очень нужна… Они могли бы продавать яблоки…

– Какое мне дело до торговок яблоками?

Он раздраженно покачал головой: как я посмел обременять его великий ум какой-то докучливой ерундой!

– Если больше тебе сказать нечего, оставь меня в покое.

Я вспомнил встревоженное лицо Роуз.

– Прошу прощения, сэр. Я очень обязан этим девушкам. Они пустили меня к себе, когда я остался один-одинешенек на всем белом свете. Прошу вас, сэр.

Шекспир вздохнул. Мне показалось, что я дразню медведя, и я испугался.

– А кто такая эта Роуз? Ты так ласково произносишь ее имя.

– Я ее люблю.

– Батюшки! Ты правда ее любишь?

Он указал пальцем на Эльзу и ее напарницу по «Шапке кардинала», которые обычно зазывали прохожих в таверну. Подсев к посетителю, Эльза под столом клала руку джентльмену на выпуклость в штанах и ласкала ее большим пальцем.

– Посмотри на мужчину, к которому она прилипла. Ты о такой любви толкуешь?

– Нет. Ну да. Но и о другой тоже.

Шекспир кивнул. В его глазах блеснули слезы. Возможно, от дыма.

– Я замолвлю за них словечко. Скажи этим девушкам, пусть продают здесь свои яблоки.

И они стали торговать яблоками в театре.

Все шло как по маслу, хотя всякий раз, слушая монолог Жака, я волновался. Ведь я был актером в жизни. Я постоянно носил маску. Какова будет моя следующая роль и когда мне придется ее играть? И как мне расстаться с нынешней ролью? Ведь это значило бы покинуть Роуз.

Вечером я сообщил Роуз, что они с Грейс могут работать в «Глобусе», потому что «мистер Шекспир все устроил»; мы были на седьмом небе от счастья. По пути домой я купил колоду карт. Ночь напролет мы, празднуя победу, хохотали, пели песни и ели пироги с Олд-стрит, щедрее, чем обычно, запивая их элем.

Разговор коснулся того, что Грейс очень повзрослела – прямо-таки настоящая женщина, и вдруг она с присущей ей прямотой сказала мне:

– Скоро я тебя перерасту.

И расхохоталась, потому что выпила лишнего. Она и прежде пила эль, но не четыре же кувшина кряду.

Но Роуз было не до смеха.

– Это правда. Ты ни капли не изменился.

– Это потому, что я счастлив, – неуверенно возразил я. – Живу без забот, и морщинам взяться неоткуда.

На самом деле забот у меня было хоть отбавляй, но до первой морщины мне предстояло прожить десятки лет.

В перерывах между музыкальными интерлюдиями я наблюдал за Роуз, а она, в свою очередь, высматривала меня на моей верхотуре. Что было в этом безмолвном обмене взглядами посреди переполненного театра? Магия. Тайна, известная лишь двоим.

Тем временем театральный сезон продолжался, и зрители буйствовали все больше. В день открытия сезона – в присутствии королевы и придворных – не было ни одной потасовки, а вот теперь не проходило и дня, чтобы в яме партера, где стояла чернь, не вспыхнула стычка. Однажды один из зрителей, не поделив с соседом местную проститутку, оттяпал тому ухо устричной раковиной. Я очень волновался за моих девочек: ведь они стояли внизу, а я сидел себе в безопасности наверху, дыша разреженным воздухом галереи; тем не менее все шло хорошо, они радовались тому, что продавали вчетверо больше фруктов, чем на уайтчэпелском рынке.

Но однажды свинцово-серые тучи принесли беду.

Я играл «Что тот возьмет, оленя кто убил?». Эту песню, как и прочие из постановки, я мог бы сыграть даже во сне, и уже дошел до середины, когда кое-что случилось. Сидевший на скамье гнусный вислогубый тип стянул у Грейс яблоко. Она потребовала, чтобы он заплатил за него пенс, но тот впился в яблоко зубами, отмахиваясь от Грейс, как от мухи. Плохо же он знал Грейс! Она громко закричала – слов я не разобрал, но догадывался, что она честит нахала. Другому зрителю – седому гнилозубому здоровяку в провонявшей элем одежде – это не понравилось, и он толкнул Грейс на пол. Яблоки рассыпались, перемешиваясь с песком, ореховой скорлупой и устричными раковинами. Мне тут же вспомнились разбросанные на Фэйрфилд-роуд сливы. Многие потянулись за дармовыми яблоками, началась толкотня, превратившаяся в общую свалку.

Грейс вскочила на ноги. Первый тип, яблочный вор, схватил ее и, состроив страшную рожу – что твоя горгулья, – засунул язык ей в ухо.

Я перестал играть.