Как снять кино без денег

Причем, я говорил какие-то понятные и точные вещи, как поправить игру. Я из тех режиссеров, которые прекрасно знают и умеют сказать, чего они хотят от команды и актеров. И я говорил, и мы работали, но с каждым дублем мой главный герой терял естественность, органику, рассыпался, исчезал у меня на глазах.

Я был в ужасе. На моих глазах расползалась ткань еще не начатого фильма. Роберт не так ходил, не так смотрел, не так двигался, не так говорил. Серьезно, этот тир для меня до сих пор комната внутреннего страха. Я был в панике, я не знал, что делать. Наконец, после, кажется, шестого дубля, я остановил съемку и объявил перерыв. Я вышел на улицу, и меня парализовало от непонимания, что мне делать дальше.

Я и сегодня благодарен судьбе, что там, на пороге тира, у меня хватило ума понять, что я делаю не так. К чему меня жестко подвела жизнь. Я благодарен себе, что тогда понял это. Хороший урок.

А понял я сложную вещь, которую непросто понять, но еще труднее с ней смириться.

 Я понял, что автор сценария, который давно и крепко-накрепко сроднился с героем, попросту мешает родиться герою. «Сценарному» герою — родиться по-настоящему, в фильме. Я сопротивлялся рождению кино, я отказывался принять героя таким, каким его видит и воплощает актер. И я понял, что нужно покориться. И выпустить своего героя на свободу.

Кино рождается на свет трижды. Замысел и сценарий — первое рождение. Съемки — второе. В третий раз кино рождается на монтаже. И только тогда кино готово.

Сначала это невидимый замысел, точнее, видимый, но только сценаристу в его голове, как любой текст, будь то сценарий или роман.

 Сценарий — это основа кино, но сценарий еще не кино. Сценарий — это история, которая существует только в сознании автора. Съемка фильма — это воплощение, если хотите, материализация замысла, визуализация. То, что никогда не происходит в литературе, в кино, через режиссера, появляется на свет. Как совокупное видение режиссера, актеров, оператора. Это рождение сродни появлению высеченной статуи из каменной глыбы. Это важнейший акт, который отличает кино от его великой матери литературы.

В тот день у тира я понял, что делая с Робертом дубль за дублем, я судорожно держусь за тот образ, который я себе придумал и который разбивает Роберт, давая свою собственную трактовку героя. И так должно быть, и тебе повезло, если это происходит так! А не когда актер пытается слепо следовать сценарию, а на большее у него не хватает воли, фантазии, таланта. Я понял, что я держусь за образ, который есть только в моей голове, уничтожая творческую свободу актера.

 Я понял, что мне нужно переступить через себя, отпустить своего «сценарного», «головного» героя. Я понял, что мне нужно убить в себе сценариста, а как режиссеру — дать герою родиться. Пусть его возьмет за руку теперь уже актер, и поведет, и приведет к финальным титрам и аплодисментам зрителей.

Тогда я переступил через себя, и сдал, как крепость, своего героя, выпустив его на свет божий. И безумно рад, что тогда смог сделать этот кувырок над собой. Что я отступил со своей режиссерской волей на шаг назад. Отступил, отдал, осознал, что нужно дать свободу. Не стал (а мог бы!) останавливать, менять, гнуть свою линию, исправлять, пытаться продавить подобие своему сценарному герою, который был уже неактуален. Я сделал то, что Маяковский называл «наступить на горло собственной песне», я уступил живому процессу, забыл себя как автора, покорился воле кино и творческой воле другого человека. И таким образом спас фильм. Только потому, что вовремя одумался и уступил, я получил нужный результат.