Как стать знаменитой

– Все зависит только от тебя. У тебя хорошо получается общаться с папой? – говорит мама, после чего принимается жаловаться на соседей («У них в саду все цветет, а у меня аллергия»), а потом мы прощаемся.

Еще десять дней жизни с папой, и я понимаю, что надо бежать. Иначе я просто сойду с ума. Я сказала ему, что лечу в Бельгию, освещать гастроли The Shamen, и забираю собаку с собой.

– В самолет пустят с собакой? – удивился он.

– Это Бельгия, – сказала я, беззаботно взмахнув рукой.

Папа не стал уточнять. Вроде бы я его убедила.

Я собрала вещи в рюкзак, свистнула собаке, и мы пошли к дому Джона, в Хампстеде.

Была середина октября, на улице просто теплынь, двадцать градусов. Один из тех теплых осенних деньков, когда золотой шелест листьев создает ощущение, что солнце нашей планеты умирает с большим апломбом. Угасает во всем своем великолепии и славе – словно стареющая актриса, живая легенда театральных подмостков, величаво нисходит по лестнице, в искрящемся платье из красной тафты, на пальцах – кольца с тигровым глазом, в руке – бокал кларета, она идет и поет Non, je ne regrette rien[1] так проникновенно и нежно, что смерть представляется благословением.

У меня есть три причины, чтобы временно поселиться в квартире у Джона. Первая – и вполне очевидная – сбежать от папы, чтобы и вправду не сойти с ума. В первый же день, когда он только приехал, он ворвался в гостиную, объявил: «А теперь о погоде. Ветер сильный, местами порывистый!» – поднял ногу и оглушительно пернул. В любой другой ситуации я бы, наверное, не возражала, но я тогда говорила по телефону, брала интервью у Тори Эймос, и она чуть не плакала, вспоминая случай с изнасилованием, так что папино выступление было явно не к месту.

Вторая причина – тоже достаточно важная – состоит в том, что мне нужно пройтись по квартире Джона, пройтись вдумчиво, неторопливо, почтительно трогая его вещи, запоминая названия книг на полках – чтобы потом их прочесть и, может быть, обсудить с Джоном или просто набраться воспоминаний, таких же, как у него, – и нюхая все, что хранит его запах: смесь «Рив Гош», сигарет, виски, одежды из секонд-хенда и секса.

В этом нет ничего дурного. Хотя я понимаю, что всякое утверждение, начинающееся со слов «В этом нет ничего дурного», сразу предполагает дурное. Но Джон сам попросил меня присмотреть за его квартирой, а человек, которому поручили присматривать за квартирой, просто обязан – вкупе с поливкой цветов и проверкой почтового ящика – создавать ощущение уюта, ощущение «обжитого» дома. И лучший способ создать ощущение обжитого дома – бродить по комнатам, изнывая от безответной любви и оставляя едва ощутимую, но плотную ауру обожания на чашках, рубашках, книгах и дисках хозяина дома. Я просто делаю то, что сделал бы всякий хороший друг.

Третья причина – самая важная. Мне надо подумать о новой карьере. Теперь, когда я уволилась из D&ME, мне надо срочно придумать, что делать дальше. Лимит овердрафта по моей карте – двести фунтов, но это чисто в теории, а стопочка неоплаченных счетов на комоде все растет и растет. Мне надо срочно измыслить что-нибудь сногсшибательное. Что-нибудь фееричное. За хорошие деньги.

По сути, последние два года я только и делаю, что выдаю что-нибудь фееричное – это моя добровольная обязанность. Можно даже сказать, призвание. Но сейчас надо придумать что-то особенно, показательно, целенаправленно фееричное. Что-то невероятное. Мне надо выйти на новый уровень, шагнуть на ступеньку выше. Потому что так сделал Джон, а мы всегда судим о собственной жизни – о том, что нормально и что возможно, – в сопоставлении с жизнью коллег и друзей. Хотелось бы все же быть с ними на равных, иначе они умчатся вперед и оставят тебя позади. На этом и строится всякое творческое движение: люди объединяются в группу и толкают друг друга вперед. Типа: «Черт возьми, я и не думал, что публика «скушает» эти подтаявшие часы. Я тоже сейчас нарисую что-нибудь этакое. Например, яблоко в шляпе-котелке. Да, ребята, я с вами. Давайте все дружно займемся сюрреализмом!»