Как трудно оторваться от зеркал...

По замыслу Алексея Кондратовича, функция Лиды, наверное, заключалась не только в том, чтобы раскрыть Юре глаза на главенствующую роль отца в жизни сына, но и в том, чтобы через Лиду иметь возможность ненавязчиво манипулировать сыном и Ксенией Васильевной, получая от девочки информацию о жизни семьи. Алексею Кондратовичу и в голову не приходило рассматривать Лиду как будущую подругу жизни Юры. В Лиде он своим опытным глазом фотографа не находил ничего моцартовского, что, по его словам, было в каждой юной девушке, скорее в этой девочке жило соловьево-седовское или лебедево-кумачевское начало, уж слишком она была наивна... Алексей Кондратович, знавший всех Юриных одноклассников, не подозревал, что Лида может испытывать интерес к бесцветному на фоне сына Саше Нигматову. Юрин отец предлагал ей бесплатно сфотографироваться, на что клевали другие его знакомые девушки, бывавшие в этом холостяцком жилище, а еще — прокатиться на своем «Москвиче»... Лида от всего отказывалась.

Когда Юра упомянул о «неглупой девочке», отец отвел глаза, боясь выдать себя. А Юра сразу же, без перехода, спросил, правда ли, что у него есть запись Марии Гринберг, исполняющей 32 сонаты Бетховена. Отец с готовностью подтвердил: да, правда, — и с некоторой горячностью добавил, что существует некий заговор музыкантов, из-за которого эта запись не сделалась широко обсуждаемым событием и известна лишь узкому кругу посвященных (к которому он, разумеется, принадлежит). «Заговор? — удивился Юра. — Против кого?» — «Против тебя, мой друг, например. Зависть, сын, человеческая зависть!.. Гринберг тонко чувствует тональные переходы, у нее уникальное внутреннее слышание промежуточных нот, понимание бестелесных бетховенских гармоний. Особенно много интригующих вещей в 29-й сонате — в фуге Мария достигает идеала виртуозности. Могу тебя заверить: до нее Бетховен исполнялся шарманщиками». — «Ну это ты, конечно, как всегда преувеличиваешь. Шестопалов говорит, что главное в бетховенских сонатах — жестко держать темп. А это мало кому удается». — «Это не Шестопалов сказал, а Глен Гульд, — радуясь, что ему удалось хоть в малом разоблачить профессора, присвоившего себе чужое мнение, сказал отец. — Гульд! Он великолепно сыграл семнадцатую сонату. В левой руке делает такие акценты, что совершенно меняется музыкальная ткань первой части... А как зовут эту неглупую девочку — твою одноклассницу?» — «Лидия Гарусова», — сказал Юра. Пальцы отца, роющегося в картотеке, еще быстрее стали перебирать карточки. «Лидия, Лидия... Красивое имя — Лидия. Кто ее родители?» Юра стал рассказывать, а отец, не поднимая головы, подавал реплики: «Да, это хорошо, что она интересуется живописью... Гойя! Чистой воды испанец времен босоногих кармелиток, хотя и говорят, что он опередил время...» Отец едва сдерживал ликование. Впервые сын разоткровенничался с ним, а не с матерью. Но матери он вряд ли скажет о «неглупой девочке» — та сразу решит, что Юрина исполнительская карьера под угрозой... Чувства-с. Но надо было действовать сверхтактично, с величайшей осторожностью, чтобы Юра, приоткрывший отцу свою душу, не услышал в его голосе фальшивой ноты. Такт и еще раз такт, темп умеренный. Когда Юра произнес имя девочки, ситуация для Алексея Кондратовича стала предельно ясной. Так вот почему сынок с весны бешено вращает педали своего велосипеда, охотясь якобы за отражениями в воде... Ля-фа-ми тут ни при чем. Есть, оказывается, магнит попритягательней, как говаривал принц Датский. «Значит, лето она проводит в Кержаче? Знаю, знаю эту деревеньку на Кариане... Или Хмелинке?» — «Хмелинке». Прежде Юра водой не интересовался. Он и прекрасную реку Тьсину называет Псиной. «Нашел! — радостно объявил отец. — Хочешь послушать сонату?..» Юра кивнул. Больше о Лиде не говорили.

Лида не сознавала, что играет роль романтической девушки. Исполнительская карьера Юры, по мнению Алексея Кондратовича, напрямую зависела от того, какой из двух манер игры он отдаст предпочтение. «Романтизм» Лиды мог сподвигнуть Юру на необузданную мнимую глубину хрестоматийного Листа, но разочарование в девушке — приблизить к благородной ясности звука Глена Гульда. Когда-то давным-давно любовь к юной соседке заставила флорентийского студента-медика по имени Иероним сделаться поэтом, а решительный отказ юной особы со временем превратил его в великого проповедника и реформатора Савонаролу. В этом смысле роль умной девушки Лиды могла оказаться для Юры судьбоносной. Чем сокрушительней будет его разочарование в ней, тем воспитанней станут подушечки пальцев, полагал Алексей Кондратович.