Однако у моих родителей было на этот счет другое мнение. Обеспокоенные очевидным отсутствием у их сына готовности к беспощадному миру, они предприняли то, что в Корее считают национальной панацеей в борьбе с чрезмерной детской застенчивостью: записали меня на курсы тхэквондо. Тренировки проходили в зале, в душном подвале под бассейном. Я так и не привык к вони хлорки и к липкости виниловых матов, но спортом, на начальном этапе растяжками и повторами движений, сильно напоминающими балетную репетицию, постепенно увлекся.
Спустя три года я попал в единый учебный центр «Куккивон» в Сеуле, глобальную штаб-квартиру тхэквондо; мне предстояло побороться за черный пояс. Место это поклонники данного вида спорта описывали как своего рода мекку, но на деле оказалось, что это лишь огромный тренажерный зал, построенный в 1970-х. В неглубоком колодце амфитеатра сотня людей демонстрировала свои навыки десятку чиновников от спорта, которые сидели на возвышении и по ходу дела отбраковывали тех, кто им не нравился.
Последней частью экзамена был спарринг. Я готовился к нему неделями, но в нужный момент разрыв между тренировками и реальной схваткой показался мне огромным, почти непреодолимым. Я встретился взглядом с похожим на лань большеглазым мальчиком, стоявшим передо мной. Мы сблизились и, как положено, поклонились друг другу. И он сделал первый удар, который с глухим стуком пришелся мне в грудь. Я отступил, перенес вес и ударил его ногой на несколько сантиметров ниже ребер.
И тут под своим накрахмаленным белым добоком, где-то во внутренностях под костями, я опять явственно ощутил ту часть меня, которой это ненавистно. Я получил тогда черный пояс, но довольно скоро бросил этот спорт.
За последующие десять лет инстинктивное восприятие переросло в полноценный этический кодекс – в четкую теорию по поводу того, как следует вести себя в этом жестоком мире. В повседневной жизни я старался уклоняться от любых ссор, игнорировать их и прятаться от них. Я довел до уровня искусства умение не отвечать на острые вопросы и отпускать шутки, отвлекающие от конфликта. Наградой за эти невероятные усилия было то, что я всем нравился. Пока мои друзья растрачивали многие дни жизни на ссоры и мелкие драки, я наслаждался комфортом, который давало умение ладить со всеми, всегда и во всем.
Надо сказать, отношение к избеганию конфликтов как к мудрому лайфхаку имеет под собой весьма долгую историю. Под видом благопристойности, покладистости, приятности и хороших манер оно описывается во множестве источников, начиная с древнеегипетских папирусных свитков (древнеегипетский мудрец и сановник Птаххотеп пишет: «Молчание – это то, как ты утверждаешь свое превосходство над тем, кто злословит, порождая к нему великое отвращение наблюдателей, а себе создавая доброе имя в сознании власть предержащих»)[18]
и заканчивая всем известной книжкойМудрость подобных советов казалась мне неоспоримой в XXI веке. Как я уже упоминал, одной из особенностей тогдашней общественной жизни был острый дефицит хорошо аргументированных споров, но имелась и другая – неуклонное нарастание злобы и вражды между политическими оппонентами.
Отвратительные выборы 2010 года, которые один журналист назвал новым провалом австралийской политики[20]
, уступили место долгому периоду враждебных и неослабевающих партийных распрей. Приведу пример, характеризующий те смутные времена: в 2012 году премьер-министр Австралии Джулия Гиллард выступила в парламенте с резкой пятнадцатиминутной речью, в которой клеймила лидера оппозиции за женоненавистничество, указывая в числе прочего на то, что на одном из митингов он стоял под плакатом с надписью «Ведьму – в канаву».Ее речь стала вирусной по всему миру, но в самой Австралии реакция была довольно смешанной и поляризованной по партийной линии. Лидер оппозиции в ответ призвал правительство «перестать разыгрывать гендерную карту», и эта фраза тоже попала в ряд крупных газет. На низшей точке этой, с позволения сказать, дискуссии люди щедро обзывали друг друга женоненавистниками или мужененавистниками – в зависимости от их реакции на упомянутые выше речи.