Я неоднократно интересовался у отца, как он ко всему этому относится. Со всей откровенностью могу сказать, что его отношение ко всему происходящему было отрицательным.
— В МИДе Шеварднадзе, — сказал мне отец, — сам новичок в политике устроил настоящую экзекуцию профессиональным кадрам только потому, что многие дипломаты не пели ему «аллилуйя», сохраняли достоинство и не лакействовали. Мне позвонил один из дипломатов и сказал, что в министерстве царит атмосфера уныния и даже страха. На дипломатов-профессионалов спущен опричник, бывший помощник Шеварднадзе в Грузии. Он поставлен на должность замминистра по кадрам. То, что рассказывают о поведении моего бывшего зама Ковалева, не укладывается в голове. Он сводит с людьми старые счеты, особенно с теми, кто был близок к другому моему заму, Земскову. Я знал, что между ними отношения не сложились, но не думал, что и после смерти Земскова, а он умер от рака, Ковалев опустится так низко» [3. С. 116–117]. В самом деле, согласно Ежегодникам Большой советской энциклопедии, в 1985 г. было заменено, начиная с 3 июля, 8 человек; в 1986 г. — 50; в 1987 г. — 33; в 1988 г. — 23; в 1989–14. Во главе погрома стояли помощник министра — бывший собкор «Комсомольской правды» в Тбилиси Т. Степанов-Мамаладзе и В. М. Никифоров — кандидат в члены ЦК КПСС, заместитель министра по кадрам, переведен из орготдела аппарата ЦК — до этого был куратором Грузии.
«В Москве царила полная неразбериха. Разогнанные Шеварднадзе профессиональные дипломаты с ужасом взирали на происходящее. Все они, однако, помнили слова грузинского «демократа», сказанные на одном из совещаний: «Всех, кто выступит против перестройки, мы уничтожим» (цит. по: [3. С. 203]).
Первый повод для недовольства Старой площади посольствами был изобретен быстро: как и везде в советских учреждениях, была объявлена борьба с пьянством, и это в дипломатии, там, где бокал виски со льдом — это не что иное, как рабочий инструмент, с помощью которого расслабляют партнера по дипломатическим играм. Затем «встала кампания по борьбе с кумовством, родственными отношениями и протекционистами, жертвами которой оказались не только родственники, которых, и правда, было хоть отбавляй, но и однофамильцы. (…) То, чем положено было гордиться в рабочей среде — трудовая династия, в дипломатии было объявлено семейственностью, (…) нарушением социалистической морали. Как известно, мы ни в чем меры не знаем. Опустошительный самум пронесся не только по бесчисленным департаментам и зарубежным миссиям МИДа, но и по его учебным заведениям. «Выпускник Института международных отношений» автоматически звучало как «папенькин сынок», «взяткодатель», «угодник». Всерьез подумывали о возрождении «рабоче-крестьянских призывов» в вузы международного и языкового профиля.
Выход, однако, быстро нашли в другом. Справедливо посчитав возвращение к «призывам из народа» анахронизмом, обратились к такому «золотому запасу», как воспитанники партийной и комсомольской среды. В них правда и прежде не было недостатка как в аппарате МИДа, так и в заграничных представительствах. (…) Теперь же они двинулись стройными рядами через Дипломатическую академию» [3.107. С. 109].
Для оправдания поворота на 180° ввели идеологический слоган «новое мышление». Самой тенденции утраты внешнеполитического влияния, наработанного многими прошлыми поколениями, отказа от союзнических отношений нашли простое объяснение: развод с прежними идеологическими друзьями, мы-де отказываемся от прежней идеологии, и потому нам не нужны позиции в этих странах. Когда спохватились [3.108. С. 3; 3.109. С. 3], то было уже поздно. Било по МИДу и еще одно изобретение: так называемая «народная дипломатия»…