Как взять власть в России?

Распахнулись широким зевом темные вороты цитадели. Пять лет я не видела ночного неба, звезд. Хлопнула дверь карцера и я осталась одна. В небольшой камере, нетопленной, никогда не мытой и не чищенной: грязно выглядевшие стены, некрашеный, выбитый асфальтовый пол, неподвижный деревянный столик с сидением и железная койка, на которой ни матраса, ни постели. Я была в холщевой рубашке и юбке и арестантском халате и начинала дрожать от холода. Я легла на рахметовское ложе. Невозможно было не только заснуть, но и долго лежать на металлической койке. Холод веял с пола, им дышали каменные стены, острыми струйками он бежал по телу от прикосновения с железом.

На другой день даже и это отняли: койку подняли и заперли на замок, чтобы больше не опускать. Оставалось ночью лежать на асфальтовом полу, в пыли. Невозможно было положить голову на холодный пол. Надо было пожертвовать ногами: я сняла грубые башмаки и они послужили изголовьем. Пищей был старый, черствый черный хлеб, покрытый голубой плесенью, есть можно было только корочку. О соли, полотенце, мыле нечего и говорить.

Попов из карцера рядом утром стал звать меня и я имела слабость ответить. Как только он делал попытку стучать, жандармы, чтобы не допустить этого, хватали поленья и принимались неистово бомбардировать мою дверь и дверь Попова.

На другой день мне принесли чай и постель. Их не дали Попову, и я выплеснула чай под ноги смотрителя и отказалась от постели. Еще три ночи я лежала на асфальте. На пятый день карцера смотритель мне сказал, что Пятому – Попову даны постель и чай. Измученная и ослабевшая я легла в постель. В ушах стоял непрерывный звон и шум, в голове было смутно, точно не спишь и не бодрствуешь. Вернувшись на седьмой день, как и Попов, в свою камеру, я смочила водой аспидную доску и посмотрелась, как в зеркало. Я увидела лицо, которое за семь дней постарело лет на десять: сотни тонких морщинок бороздили его во всех направлениях.

Все узники были больны и умирали один за другим от истощения, цинги, туберкулеза, безумия. Большинство сошло в могилу, не увидав дружеского лица, не получив ни одного ласкового рукопожатия».

1 марта 1881 года «Народная воля» всадила торпеду в громадный корабль самодержавия и он начал тонуть. Царедворцы много раз отвечали Александру III на его вопрос о положении России: «Теперешняя Россия представляется в виде колоссального котла, в котором происходит брожение. Вокруг котла ходят люди с молотками и когда в стенках котла образуется малейшее отверстие, они тотчас его заклепывают, но когда-нибудь газы вырвут такой кусок, что заклепать его будет невозможно, и все мы задохнемся».

В 1917 году у народа, наконец, лопнуло терпение – вместе с империей, обломки которой утонули в крови.

Умирающая мать Фигнер попросила у самодержавия предсмертного свидания с дочерью, но последний император династии ответил, что это невозможно, потому что Вера Фигнер «опасна России». Общество, совершенно изменившееся за двадцать лет, заявило: «Жаль России, если ей опасна старая женщина». Бояться теперь надо было монархии, тянувшей с собой империю. Вера Фигнер под охраной жандармского полковника и кучи полицейских еще не была отправлена в северную ссылку, как противостоянию монархии и революции пришел конец, и началась война на уничтожение. Вместо «горстки героев» с произвольной властью сцепились не на жизнь, а на смерть не сотни народовольцев, а тысячи эсеров и эсдеков, не хотевших и не просивших пощады, но даже эта война не доходила до Зимнего ума. Война сменилась бойней, а потом резней.

В час дня пополудни 2 апреля 1902 года к малому подъезду Государственного совета в Петербурге подъехала щегольская карета. Из нее выпрыгнул офицер в элегантной адъютантской форме и сказал дежурному охраннику, что у него пакет министру внутренних дел Д.Сипягину от московского генерал-губернатора и великого князя Сергея Александровича. Адъютанта попросили подождать в вестибюле. Когда к нему вышел Сипягин и протянул руку за пакетом, адъютант выхватил револьвер и застрелил министра. Социалист-революционер Степан Балмашев, который выступал в качестве адъютанта, родился в день казни Андрея Желябова, Софьи Перовской и Николая Кибальчича – 3 апреля 1881 года в семье чудом выжившего после сибирской ссылки народовольца. Через несколько месяцев эсеровские бомбы разнесли наконец дождавшегося народовольческого возмездия нового министра внутренних дел Плеве, а затем великого князя Сергея Александровича.