Как загасить звезду

Абдулов, как всегда в середине июля, распрощался со своими зрителями до сентября, но в отпуск пока решил не уезжать. Обычно они с Ниной — отпуск, что бы в его жизни ни происходило, он имел обыкновение проводить только с женой — месяц отдыхали на Средиземноморском побережье Франции или на испанских курортах. Любили отдых с комфортом, а лучше даже с роскошью, и никаких дешевеньких туров в Турцию или на Кипр. На этот раз он сказал жене, что пока ехать не может, а, напротив, хочет уединиться на даче, чтобы как следует обмозговать новый телевизионный проект, который они на канале готовят к следующему сезону. В сентябре — кровь из носу — проект должен быть уже в работе, а дел впереди — конь не валялся. Он предложил ей поехать одной — развеяться пару недель в Италии или где сама захочет. Ему на даче нужен полный покой и уединение, только компьютер, телевизор, прогулки по лесу и изредка — легкие, как смена форм труда, работы на огороде и в саду. И никаких мобильников, визитов друзей или родственников. Он собирается там поотшельничать полмесяца, так что у нее карт-бланш…

На самом деле Абдулов собрался перевезти на свою дачу выздоравливающую, но еще слабую Алину. С его стороны это был поступок непривычный, для него самого неожиданный, слишком вызывающий по отношению к жене, к которой он старался сохранять всяческий респект. Нина того заслуживала. Зачем он это делал? Чего хотел? Абдулов сам не мог разобраться. «Алина страдает, я должен о ней позаботиться. Вот и все. Что в этом плохого, грешного? Ничего».

Абдулов думал-думал, как все обставить, и решил не афишировать свою акцию ни на работе, ни дома. Он посоветовал Алине сказать близким, что, мол, она отправляется в загородный санаторий, откуда дозвониться до столицы очень трудно. Сам он отчета никому давать и не собирался. Вот только требовалось что-то придумать для жены… Нина была умницей — и по природе умницей, да еще жизнь с Абдуловым многому научила. Она сделала вид, что поверила мужу. «Да, да, — покивала она головой, когда он сообщил ей за завтраком о своих планах. — Конечно, дорогой, поработай на даче. Но зачем же отказываться от визитов друзей? Я тебя знаю — скучать будешь без настоящей мужской беседы с пивом, раками, сигарой и сальными анекдотами. Всем нужно время от времени расслабиться. Если изредка… Они делу не помешают». — «Что ты, что ты, — замахал на нее руками Абдулов. — В другой раз, при иных обстоятельствах — с удовольствием. Я с мужиками за бутылкой посидеть люблю. Но не сейчас. Полный цейтнот, ни на секунду нельзя отвлекаться. Кечин ногами топает, Огульновский из своего Лондона звонит, нервы треплет… Добью проект, и мы с тобой потом по-настоящему отдохнем. Оторвемся…» Говорил, улыбался жене, та отвечала нежным взглядом — и не верил ни одному собственному слову. Почему-то было такое ощущение, какого никогда не было, что впереди неизвестность, и неизвестность, не очень благожелательно к нему, Абдулову, настроенная. Он не знал и боялся гадать, что будет через неделю, через месяц, осенью…

Была одна неочевидная причина, зачем стоило увезти Алину из Москвы. Абдулов не хотел, чтобы она сейчас узнала о смерти Соловей. Может быть, это бессмысленно — рано или поздно ее поставят в известность. Но по крайней мере пусть узнает позже, не сейчас, ее надо как-то подготовить. И пусть узнает от него, а не от других. Как только в «Останкино» стало известно о Соловей, Абдулов приехал к Алине, дал ей снотворного, отключил телефоны и лишь тогда немного успокоился. Никто не успел сообщить раненой «радостную» новость. У него было какое-то жуткое необъяснимое чувство, что Алина… Как только она на него посмотрит, он растеряется, забегает глазами, покраснеет. А она скажет тихо: «Еще одна смерть. Сколько можно? Сколько еще будет? Зачем? Зачем ты это сделал?» И он застынет, и язык у него не повернется лепетать оправдания. Ему надо было что-то придумать, чтобы не произошло так, как рисовало сейчас его воображение.