Кальде Длинного Солнца

— Сейчас нет. Сейчас я твой друг и доброжелатель.

Орев громко зааплодировал, махая крыльями.

— Хорош дев!

— Даже если бы я была целиком майтерой Роза, — добавила она, — я бы сделала все, что в моих силах, чтобы вытащить тебя отсюда.

Шелк разрешил себе откинуться на спинку кресла. Какие потрясающе мягкие кресла у Крови! Он вспомнил (и сейчас очень живо), как, сидя в кресле в этой комнате и разговаривая с Кровью, отчаянно хотел расслабиться и уснуть. Тем не менее, это было лучше, как и обещал Кровь: упругое, там, где должно было быть, твердое, там, где желательна твердость. Он погладил широкую ручку, ее красно-коричневая кожа на ощупь казалась гладкой, как масло.

— После того, как меня схватили, мне дали полежать, — признался он майтере Мрамор. — Песок разрешил. Мне пришлось идти пешком всю дорогу до этого дома, и это очень длинный путь. Он казался длинным, когда мы с Гагаркой ехали сюда на ослах; а когда я шел с карабином Песка, направленным мне в спину, он показался еще длиннее. Зато, как только мы дошли и взобрались через люк в погреб, он разрешил мне лечь на пол. Он вовсе не плохой человек — просто дисциплинированный солдат, подчиняющийся приказам плохих людей. В Лори тоже есть что-то хорошее, и даже в Потто. Я знаю, ты можешь это чувствовать, как и я; иначе ты бы никогда не стала говорить с Потто так, как ты говорила. Вот почему — одна из причин, по меньшей мере — я не чувствую, что положение, из которого ты пытаешься меня вытащить, так плохо, как кажется, хотя я всегда буду благодарен тебе.

— Кот! Кот! — Орев перелетел с плеча Шелка на голову алебастрового бюста Фелксиопы.

Майтера Мрамор засмеялась:

— Здесь нет никакого кота, ты, милая птица.

— Ты рассказывала мне об этой комнате, — напомнил ей Шелк, — и о встрече с Мукор. Я бы хотел, чтобы ты продолжила. Это может быть существенным.

— Я… Патера, сначала я бы хотела рассказать о том, как впервые повстречалась с тобой. Это не займет много времени и может быть важным, а возможно, намного более важным. Я знаю, что ты все еще вспоминаешь день, когда ты пришел в наш мантейон. Ты говорил об этом несколько раз.

Шелк кивнул.

— Тогда там был патера Щука, и ты любил и уважал его. Но мужчине всегда нужна женщина, с которой можно поговорить. Большинству мужчин, во всяком случае, и тебе тоже. Тебя воспитала мать, и мы видели, как ты тосковал по ней.

— И тоскую до сих пор, — признался Шелк.

— Не стыдись этого чувства, патера. Никто не должен стыдиться любви.

Майтера Мрамор замолкла, собираясь с мыслями; функция быстрого поиска снова работала, и она наслаждалась этим.

— Я собираюсь сказать, что нас, сивилл, было три. Майтера Мята была самой молодой и красивой, но настолько робкой, что убегала от тебя всегда, когда могла. Когда не могла, она почти всегда молчала. Быть может, она догадывалась о том, что произошло со мной много лет назад. Иногда я думала об этом, тем более что ты был такой же молодой и красивый, как и сейчас.

Шелк хотел было задать вопрос, но передумал.

— Патера, я не сказала тебе, кто был отцом Кровинки. Я никогда не говорила никому и не скажу сейчас. Но я скажу тебе кое-что другое. Он так и не узнал. Не думаю, что он даже подозревал.

Шелк вдохнул холодный чистый воздух, лившийся из окна.

— Прошлой ночью я спал с женщиной, майтера. С Гиацинт, той самой женщиной, о которой спрашивал Кровь.

— Жаль, что ты рассказал мне об этом.

— Я хотел. Я хотел — и я все еще очень хочу — рассказать людям, которые не знают, хотя очень много людей уже знают. Например, Его Святейшество, мастер Меченос и генералиссимус Узик.

— И я. — Палец майтеры Мрамор стукнул через одежду по металлической груди. — Я знала. Или, скорее, догадалась, как и все, и хочу, чтобы ты оставил все как есть. Кое-что невозможно поправить, сколько об этом ни говори.

Орев оторвался от изучения лица Фелксиопы и похвалил майтеру Мрамор:

— Умн дев!

— Нас, сивилл, было три, как я и сказала тебе. Но майтера Мята была не для тебя, так что я единственная, кто оставалась. Я была старой. Не думаю, что ты догадывался, насколько я была старой. Мои лица исчезли задолго до того, как ты родился. Ты никогда не осознавал, что их нет, верно?

— О чем ты говоришь, майтера? Твое лицо там, где должно быть. Я гляжу на него.

— Это? — она побарабанила по нему пальцами, быстрое металлическое тап-тап-тап. — На самом деле это моя лицевая панель. Когда-то у меня было лицо, как у тебя. Я бы сказала, как у Георгин, но она была до тебя. Как у Ворсянки или Крапивы, и в него были вставлены маленькие кусочки альнико[12], которые позволяли мне по-настоящему улыбаться или хмуриться, когда я двигала их при помощи катушек под щеками. Но все исчезло, за исключением катушек.

— Это замечательное лицо, — настойчиво сказал Шелк, — потому что оно твое.