Кальде Длинного Солнца

Раковина протянул ему сложенный лист с печатью Капитула, оттиснутой на багровом воске; под печатью было написано ясным четким почерком: «Шелк, Солнечная улица».

— Очень важное письмо, на самом деле, — сказал Раковина.

Шелк сломал печать и развернул лист.

30 день месяца Немезида, 332 год от основания Витка

Всему Клиру Капитула

Как отдельно, так и всем вместе

Приветствую вас во имя Паса, во имя Сциллы и во имя всех богов! Знайте, что вы всегда в моих мыслях, как и в моем сердце.

Нынешнее неспокойное состояние Нашего Священного Города требует от нас более осознанно выполнять наш священный долг помощи умирающим, и не только тем, чьим недавним действиям мы симпатизируем, но всем тем, на ком, как мы предчувствуем, Гиеракс может быстро проявить свою сострадательную силу. Таким образом, я умоляю вас проявить в этот день беспрестанную и неутомимую…

«Наверняка это написал патера Прилипала», — подумал Шелк; и, как будто Прилипала сел перед ним, он воочию увидел длинное лицо, желтоватое и запрокинутое — кончик пера касается губ, и он ищет такой сложный синтаксис, который удовлетворит его ненасытную страсть к осторожности и четкости.

…предрасположенность к состраданию и прощению, проводником которых вы так часто должны быть.

В эти неспокойные дни ко многим из вас уже взывали за советом. Более того, ко многим все еще взывают, чуть ли не каждый час.

Многие из вас уже узнали — до того, как прочитали это послание — о нашей горестной потере, смерти председателя Аюнтамьенто. Покойный советник Лемур был человеком экстраординарных талантов, и его уход не может не оставить пустоту в любом сердце.

Я бы страстно желал посвятить оставшуюся часть этого по необходимости сокращенного послания плачу по его уходу. Вместо этого, по настоятельным требованиям этого печального витка, витка, который уходит, я должен исполнить мой долг по отношению к вам, и я без промедления предостерегаю вас от принятия необоснованных утверждений некоторых низких мятежников, которые хотят, чтобы вы поверили, будто они действуют от имени покойного советника Лемура.

Давайте отбросим, мой любимый клир, все бесплодные дебаты относительно уместности межкальдевской цезуры, затянувшейся на два десятилетия. Мы все можем согласиться, что к интервалу такого сорта привело давление несчастливых событий, а сам интервал — если и не желателен, то бесспорно привлекателен. Мы можем также согласиться и со всем тем, что с ним связано: с решениями, не всегда одобряемыми внимательной проницательностью закона, с тяжелым испытанием эластичности нашей Хартии, разве нет? Сейчас вся эта дискуссия — только история. О мои возлюбленные, давайте оставим ее историкам.

Однако невозможно поспорить с тем, что та цезура, о которой у меня был повод упомянуть выше, достигла положенного ей апогея. Она не в состоянии, о мой возлюбленный клир, и не должна пережить горестную потерю, которую мы так недавно понесли. И мы можем не незаконно поинтересоваться, что должно последовать за этим справедливым, милосердным и мощным правлением, которое так печально завершилось?

Возлюбленный клир, давайте не будем забывать мудрость прошлого, мудрость, заключенную в таком носителе, как наши Хресмологические Писания. Разве в них не сказано: «Vox populi, vox dei

[7]»? Разве в воле народных масс мы не можем различить слова Паса? В длинной истории Нашего Святого Города настал критический момент, и вряд ли кто усомнится в веских словах Паса. Они кричат, многими голосами, что нашему городу пришло время вернуться под опеку Хартии, как это было когда-то. Неужели о нас можно сказать, что мы закрыли уши для слов Паса?

Их послание отнюдь не так коротко, чтобы быть неверно понятым. Они провозглашают его повсюду, от леса до озера, от гордого Палатина до самых скромных переулков. О мой возлюбленный клир, с непередаваемой радостью я объявляю вам о том, что еще никогда не случалось. Высочайший Пас обручил наш город с кальде, выбранным из наших рядов, обручил с помазанным авгуром — праведным, набожным и благоухающим святостью.

Могу ли я назвать его имя? Да, я могу, но, безусловно, этого не требуется. О возлюбленный клир, среди вас нет никого, кто не знал бы его имени еще до моего переполненного радостью одобрения. Это патера Шелк. И я еще раз повторяю — патера Шелк!

Я легко мог бы написать: давайте приветствовать его и подчиняться ему, как одному из нас. Но вместо этого, с каким наслаждением, я пишу по-другому: давайте приветствовать его и подчиняться ему, потому что он — один из нас!

Пускай все боги благословят вас, возлюбленный клир. Да будете вы благословлены Самым Священным Именем Паса, Отца Богов, Милосердной Ехидны, Его Супруги, а также именами их Сыновей и Дочерей, сегодня и навсегда, во имя их старшей дочери, Сциллы, Покровительницы Нашего Святого Города, Вайрона. Так говорю я, патера Квезаль, Пролокьютор.