Кальде Длинного Солнца

— Как видишь, Его Святейшество целиком на твоей стороне и повел за собой весь Капитул, — сказал Раковина, когда Шелк сложил письмо. — Ты сказал… надеюсь, ты ошибся, патера, по-настоящему надеюсь. Но ты сказал, что, если Аюнтамьенто узнает, что ты здесь, тебя расстреляют. Если это правда… — Он нервно прочистил горло. — Если это правда, они расстреляют и Его Святейшество. И… некоторых из нас.

— Коадъютор, — сказал Шелк. — Он это написал. И он тоже умрет, если попадет им в руки. — Было странно думать о Прилипале, крайне осмотрительном дипломате, запутавшемся и умершем в собственной чернильной паутине.

О Прилипале, умирающем ради него.

— Я тоже так думаю, патера. — Раковина заколебался, ему явно было не по себе. — Я бы назвал тебя… используя другое слово. Но это может быть опасным для тебя.

Шелк кивнул, медленно потирая щеку.

— Его Святейшество говорит, что ты первый авгур, за все время. Это письмо… оно повергло в шок… большинство из нас, я полагаю. Патера Тушканчик… он сказал, что такого не было никогда, даже до него. Ты знаешь патеру Тушканчика, патера?

Шелк покачал головой.

— Весьма старый. Восемьдесят один, поэтому несколько недель назад мы устроили ему маленькое торжество. Ну вот, он немного подумал, ты знаешь, вроде как для успокоения перебирая бороду, как обычно он делает, а потом сказал, что это достаточно разумный выбор. Все остальные, предыдущие… предыдущие…

— Я знаю, что ты имеешь в виду, патера.

— Их выбирал народ. Но тебя, патера, тебя выбирали боги; поэтому, естественно, их выбор пал на авгура, потому что авгуры — те самые люди, которые выбраны, чтобы служить им.

— Ты сам в опасности, патера, — сказал Шелк. — Ты почти в такой же опасности, как и я, и, возможно, даже большей. Ты должен это сознавать.

Раковина с несчастным видом кивнул.

— Я вообще удивляюсь, что они после этого разрешили тебе войти сюда.

— Они — капитан, патера. Я… я не…

— То есть они не знают.

— Я думаю, что нет, патера. Не думаю, что они знают. Я им не сказал.

— Очень разумно, я уверен. — Шелк изучил окно, как и раньше, но, как и раньше, увидел только их отражения и ночь. — Этот патера Тушканчик, ты его аколит? Где он живет?

— В нашем мантейоне на Кирпичной улице.

Шелк покачал головой.

— Около горбатого моста, патера.

— На восток?

— Да, патера. — Раковина беспокойно поерзал. — Из того места, где мы сейчас находимся, патера. Мы на Корзинной улице. Наш мантейон там, — он вытянул руку, — через пять улиц.

— Я понял. Тогда я был прав — они положили меня во что-то вроде тележки, которая ужасно тряслась. Я помню, что лежал на опилках и пытался откашляться. Но не мог, потому что рот и нос были наполнены кровью. — Указательный палец Шелка уже описывал круги по щеке. — Где моя сутана?

— Не знаю. Наверно, у капитана, патера.

— Битва, в которой генерал Мята атаковала поплавки на Тюремной улице, она была в полдень?

Раковина опять кивнул.

— Меня подстрелили где-то около этого времени, или немного позже. Ты приносил Прощение раненым. Всем? Всем тем, кто мог умереть, я имею в виду?

— Да, патера.

— Потом ты вернулся в свой мантейон?..

— Чтобы перекусить, патера. Поужинать. — Раковина выглядел так, как будто извинялся. — Эта бригада… Третья. Они в резерве, так они говорят. У них мало еды. Некоторые заходят в дома, знаешь ли, и забирают всю еду, которую найдут. Они предполагали, что еду привезут фургоны, но я подумал…

— Конечно. Ты вернулся в твой дом авгура, чтобы поесть с патерой Тушканчиком, а это письмо принесли, когда тебя не было. Значит, там была копия для тебя и копия для него.

Раковина энергично кивнул:

— Совершенно точно, патера.

— Твое ты прочитал сразу, конечно. Мое — вот это — тоже там было?

— Да, патера.

— Значит, кто-то во дворце Пролокьютора не только знал, что меня схватили, но и куда отвезли. Он послал мой экземпляр к патере Тушканчику, а не в мой мантейон, надеясь, что патера Тушканчик устроит так, чтобы он попал ко мне, что и произошло. Когда меня подстрелили, Его Святейшество был со мной; теперь нет никакой причины это скрывать. Пока обрабатывали мои раны, я спрашивал себя, убили ли его. Офицер, который стрелял в меня, мог не узнать его, но если бы узнал… — Шелк не договорил. — Если они еще не знают об этом, — а я думаю, что ты прав, они еще не знают, во всяком случае, те, кто здесь, — они безусловно скоро узнают. Ты это понимаешь?

— Да, патера.

— Ты должен уйти. Наверно, будет разумно, если ты и патера Тушканчик уйдете из своего мантейона и, если сможете, пойдете в ту часть города, которую контролирует генерал Мята.

— Я… — Раковина, казалось, был потрясен. Он в отчаянии покачал головой.

— Что ты хочешь сказать, патера?

— Я не хочу оставлять тебя, покуда… покуда я могу помочь тебе. Любым образом. Это мой долг.