Каллиграфия

Убедившись, что в ближайшее время казнь ей не грозит, Люси испытала невероятное облегчение. Не сказать, чтоб она побывала на дыбе, но до тех пор, пока Моррис не посвятил ее в свои планы, ощущения были весьма сходными. Об одном она горько печалилась: Кристиана ей теперь не заполучить. И печаль ее была такого свойства, что требовала немедленных, решительных действий.

Глава 28. Чернокожая предательница

Удивительно, как Люси вообще оставили в живых! Напасть на Морриса в его же владениях было несусветной глупостью с ее стороны. Еще куда ни шло броситься на него с ножом, будь он мертвецки пьян, но он-то за последние сутки и капли в рот не взял, и тут уж не существовало для нее никакого оправдания.

— Бьюсь об заклад, ты решила со мной тягаться! — вскричал Дезастро, заломив ей руку до хруста в костях. Блеснуло остро отточенное лезвие (а ведь этим лезвием ему чуть было не перерезали сонную артерию!), и кинжал с громким стуком упал на пол. — Не ожидал от тебя такой подлости!

— Это вы подлец! — прохрипела Люси, думая, что уж теперь ее точно или повесят, или четвертуют.

— Делаю скидку на твоё affetto[55], - смилостивился вдруг Моррис, отшвырнув ее на кровать и подобрав кинжал. — Я получу несравнимо большее удовольствие при расправе с твоим дружком, зная, как ты мучаешься. А кинжальчик отправится в мою коллекцию редкостей.

Он хрюкнул, довольный, что сумел сбить с нее спесь, выдавил подобие кривой улыбки, и, уходя, саркастически прибавил:

— Обед ровно в два. Если пожелаешь объявить голодовку, никто не станет тебе препятствовать.

Люси кипела от злобы.

* * *

Исчезновениям Лизы никогда особого значения не придавали. Ненасытная по части тайн и головоломок, она нередко возвращалась в комнату за полночь, где ее никто не караулил и никто за опоздания не отчитывал. Спозаранку она обыкновенно упархивала в парк, завтракала отдельно от всех и после занятий стрелою мчалась к Донеро. Поэтому на первых порах в ее отсутствии ничего предосудительного не усматривали. Ее не заставала Мирей, приходя в гостиную после тенниса, а не застав, заключала, что с нею непременно свидится Роза. Роза же, спеша в художественную мастерскую или кружа по парку в поисках выигрышного места для пейзажа, могла списать всё на свою рассеянность и утешиться мыслью, что с россиянкой, по крайней мере, встретится Кианг. Но уж кто-кто, а Кианг в компании Елизаветы совершенно не нуждалась и считала себя столь самодостаточной, что печься о благосостоянии соседки и вникать в причины ее отлучек находила низким и даже вульгарным. Однако, несмотря на самодостаточность, ей всё же пришлось краснеть, когда в апартамент ворвался Донеро. Он комкал какую-то географическую карту, жилет его был распахнут, а синий клетчатый шарф болтался позади на уровне колен.

— Что с Елизаветой? Не вернулась еще? — справился он с порога. — У нас по расписанию обмеление озера Севан и сады Араратской долины, а я ее вот уж который день не вижу!

И надо ведь было так случиться, что незадолго до его прихода Розу вызвал научный руководитель, а Мирей, сославшись на недомогание, отправилась в медпункт!

— К счастью, нет, — мрачно поведала китаянка. — Если б она вернулась, об этом нас известил бы шум из ее спальни. Знаете, какой у нее тарарам поднимается? Стены дрожат, люстры звенят!

Донеро изобразил недоумение.

— Тогда где, по-вашему, она может находиться? — нахмурился он.

— Вы географ, вам виднее, — напыжилась Кианг, намотав на палец прядь непослушных волос.

— Ну, скажите, пожалуйста! — вознегодовал профессор. — Какой же надо быть черствой и бессердечной, чтобы столь неуважительно отзываться о своей подруге! Где ваше чувство такта, где элементарные манеры?! Ах, да кому я говорю! — опомнился Донеро и, махнув рукой, улетучился из дверного проема.

Обойти вниманием эпизод с нежданным визитом Кианг никак не могла, ибо гордость ее была глубоко задета; а потому беспокойство Донеро вскорости сообщилось и без того обеспокоенным Розе и Мирей.

— Пора бы Лизе и объявиться. М-да, — протянула Соле, прислоняя мольберт к шкафу.

— Он обозвал меня бессердечной! — разорялась китаянка.

— Хм, география предмет увлекательный, да и преподаватель хоть куда! А она лазит неведомо где, как будто наука ей опостыла! Ничего я, право, не понимаю, — дивилась Мирей.

— Это ж надо, я — и вдруг бессердечная! — с безучастным взглядом твердила Кианг, оскорбленная в самых своих благородных чувствах.

Позднее, на письменном зачете по аналитической химии, Мирей чуть было не подверглась репрессиям из-за открывшейся внезапно страсти посудачить да поперебрасываться записками.

— Роза! — шепотом звала она, нагибаясь к проходу, когда въедливый и проворный старикашка-химик выскакивал из кабинета по какой-то неотложной надобности. — Последняя запись в дневнике нашей Елизаветы не на шутку меня встревожила. Боюсь, она пустилась в опасную авантюру.