Камаэль (СИ)

Раздвинув ягодицы Элериона, Джинджер ворвался в него без всякой смазки, заставляя юношу заорать и выгнуться всем телом, вцепившись до хруста пальцев в покрывало. Тело юноши дрожало, а из груди рвались всхлипы и стоны - он привык к боли, привык к грубости и жестокости, но не к ненависти, с которой тот постоянно смотрел на него и уничтожал день за днём, раз за разом. Тёмные круги перед глазами вспыхивали алым, прожигая глаза. Комната наполнилась запахом крови и сирени - в камине явно были благовония, запах жёг губы и глаза, горло. Элерион терпеть не мог этот запах за его пленительность и яркость, за его удушающую сладость, за его прелестную нежность, за его сходство с ним прежним. Смачные, болезненные шлепки по ягодицам выбивали из ритма, доставляли боль и жгли кожу, ногти впивались в нежную кожу, оставляя кровоточащие царапины.

- Ты забудешь обо всем, сволочь, забудешь обо всём и будешь преданным служкой, будешь бездумной куклой, ублюдок, - шипел Джинджер, вновь и вновь врываясь в податливое тело эльфа и впиваясь пальцами в его волосы, с ухмылкой глядя на его боль, на его дрожащее тело, хранящее на себе следы от прошлых побоев. Но оно не теряло соблазнительности, словно сама Венера заглаживала его шрамы, исцеляла раны, заглаживала наросты на костях и возвращала ему прежнюю прелесть и соблазнительность, что ещё больше бесило вампира. Он двигал бёдрами, как поршнями, впиваясь в бёдра юноши одной рукой, а второй в его золотые кудри, заставляя запрокинуть назад голову. Стоны и крики всё больше возбуждали его, заставляя порыкивать от удовольствия и удовлетворения - Элерион вновь стал краток и послушен, двигался ему навстречу, постанывая и соблазняя всем своим видом. Хотя, видит Куарт, эльф совершенно не старался соблазнить мужчину.

Он прогибался в спине, не обращая внимания на боль и на страх, на унижение - сейчас существовали только прикосновения мужчины, его голос, надломившийся от удовольствия и злости, его грубые руки, способные помимо боли дарить безумное удовольствие, забирая разум и душу, сжимая сердце шёлковыми нитями. Его губы, касающиеся шеи, зубы, царапающие кожу и едва не разрывающие её, туго натянутую, на шее. Дыхание Джинджера обжигало кожу головы, он зарывался носом в золотые кудри эльфа и не мог не наслаждаться им, не терзать его столь влекущее тело. Если бы кто-то вдруг забрал его Элериона, он бы нашёл их. Нашёл и уничтожил вора, посмевшего украсть его проклятое сокровище. Такое ненавистное и безумно желанное.

Зарычав от мыслей, Джинджер прокусил кожу на шее юноши, заставляя его вновь закричать, принимаясь мелкими глотками пить его пряную кровь, отданную на пике блаженства и боли. Оторвавшись от шеи, перестав глотать кровь, мужчина языком закрыл ранку и, довольно рыкнув, принялся мощными движениями врываться в тело обращённого, буквально вздёргивая его на своей плоти, сжимая упругие ягодицы и разводя их в стороны, смотря на то, как тугая, раскрасневшаяся кожа обхватывает его плоть горячим кольцом, напрягается и расслабляется, влажная от возбуждения и удовольствия, от его собственной смазки. Он смотрел на стройные бёдра юноши, хранящие следы его пальцев, на его тонкие руки, сжимающие покрывало, на его волосы, разметавшиеся по кровавым плечам, по кровати, и едва дышал. Это существо обязано быть его до конца своих дней. И он будет его послушной куклой, его мальчиком для развлечений и козлом отпущения. Ненависть в груди вампира становилась всё более чёрной, всепоглощающей и не оставляющей места светлым чувствам. Хриплое дыхание вырывалось из его груди с трудом, хотя он и не переставал неутомимо двигаться в заднице эльфа, которую тот так услужливо ему подставлял. Элерион кричал в голос и позволял себе выкрикивать имя возлюбленного тирана, роняя одну за другой слёзы и терпя всё это только для этих моментов болезненной близости и жаркой страсти.

Его руки калёным железом проходились по телу юноши, по его волосам, животу, плоти, но надолго не задерживались на одном месте. Властные движения, сбивчивая речь, оскорбления, пошлые гадости, похотливое рычание - всё это ему безумно шло и не опускало в глазах Элериона. Обращённый не мог понять, почему именно он, почему именно именно они, но знал, что так надо, что это всё когда-то закончится. Но не чем-то плохим. Эта уверенность вспыхивала в нём и затухала, сознание скользило на грани между тьмой и светом, тело было на вершине удовольствия. Глаза закрывались, но он не мог позволить себе потерять сознание сейчас, иначе Джинджер будет ещё более зол, чем раньше, если такое вообще возможно.