Камень, брошенный богом

— Сдалось вам тащиться к занудливому попу, — отговаривал меня от визита Маршалси. — Еще неизвестно примет епископ тебя или нет. Будем торчать, ожидая аудиенцию невесть сколько.

— Меня примет немедленно. А зачем я к нему еду, так это вопрос особый и касается одного недоконченного в Эль Гурабе дельца. Я бы рад гнать во всю резвость наших рысаков в Тиар, в эту Содому желаний и Гоморру пороков, но вынужден, как сказано, свернуть с пути ради небольшого дела.

— Содома?! Гоморра?! Вы слишком подолгу пропадали в библиотеке. От того и выражаетесь, в оскорбительной для простого невежды замудрой форме.

— Ничего поделать не могу, но повторюсь снова и думаю в последний раз. Прекратите ныть, Маршалси, мы должны навестить епископа.

— Вечно вы со своими тайнами, Вирхофф. А потом ломай голову, где у ежа жопа. Вы-то не поторопитесь с разъяснениями.

— Я не зоолог и про ежовый анус ничего не знаю. (Маршалси отмахнулся — кому говорилось!) И прекращайте брюзжать. Подобными речами вы вгоняете нашего барда в окончательный кризис. Заметили, он за все время отъезда не попросился спеть и не написал в тетрадь ни строчки.

— Давно так следовало поступить! Что хорошего в карьере писаря? Мужчина должен предпочитать меч перу, кружку вина чернильнице и…

— …И объятья шалавы размышлениям над бумагой, — как обычно помог я закончить речь идальго.

— Пускай шалавы, — принял мои слова Маршалси. — Среди них попадаются такие цацы, не чета недотрогам с волосатыми ногами, воспетым всякими дурнями.

Маршалси рассмеялся по-детски счастливо. Не иначе вспомнил любимую куклу Барби.

— Какие еще волосатые ноги? — не понял я.

Идальго поведал нам примечательный случай, произошедший с ним в пограничном Сване. Суть коего — живущая по соседству с казармой вдовушка, хранившая верность мужу не из преданности, а из стеснения своих волосатых ног.

— Вас Маршалси подобное обстоятельство не оттолкнуло, — поскольку вы об этих ногах узнали.

— Конечно, нет. Во-первых, добиться благосклонности волосатоногой сеньоры стоило мне уйму времени и терпения. Во вторых, она явила собой образец любовницы, которая знает, чем следует заниматься в постели.

— И чем же следует заниматься? — поинтересовался я у специалиста по шашням. Удивить меня кроватными трюками и стойками сложно, но не невозможно. Поэтому и спросил.

— Ограничений, ни каких! — провозгласил свободу нравов Маршалси. — Единственное, по первости её ноги ассоциировались у меня с ногами капрала Камю. Вот кто воистину был покрыт шерстью, что мейская болонка императрицы Амели.

— Как тебе, случай Амадеус? Чем не сюжет? — обратился я к Амадеусу, чуравшегося нашей вольной беседы.

— Не сюжет, — открестился от подкинутого нами материала, печальный бард. — У поэтов другие критерии оценок взаимоотношений женщины и мужчины.

— Вирхофф мы возьмем его в бани, — пообещал Маршалси. — Он там познакомится с таким количеством критериев и взаимоотношений, что хватит впечатлений до конца жизни.

— Какие еще бани, Маршалси, — осадил я запальчивого воспитателя. — Откройте глаза! Юноша отравлен ядом влюбленности.

— Вот поэтому и настаиваю на банях, — Маршалси похлопал барда по плечу. — Любовь это проходит, Амадеус. Поверь мне проходит. Сначала, кажется, вот-вот умрешь. Потом умрешь, но завтра. Далее если умрешь, то не от этого. А под конец и во все удивишься, от чего собирался наложить на себя руки.

Бард не удостоил нас ответом. В его скорбном молчании было столько нездорового пессимизма, что я заопасался не запил бы.

Галле, Галле… Мечта меланхоликов и аскетов. Благочестивый тихий городок. Собаки лают на проезжих без всякого задора. Не видно не пьяных, не дранных. Представительницы прекраснейшей и древней профессии отсутствовали как класс и вид. Путной пивнушки и то не попалось.

— Наглядный пример! Нам здесь делать нечего, — жестом сеятеля обвел вокруг Маршалси.

— У нас другая цель, — напомнил я идальго.

— У нас?… У вас!… Это вы едете к епископу и силком тащите меня и поэта вслед за собой в эту пустынь, обрекая на голод и одиночество, — посетовал Маршалси на мою душевную черствость. — Не поеду к попу, пока не изопью рос и не отведаю маковин.

— Поедете, поедете, — не внял я его причитанием. Хотя признаюсь, тоже был не прочь поесть-попить.

Нарядная и противоестественно чистая улочка вывела нас на рынок. Не рынок, а эталон торговли. Ни шуму и ни гаму, ни дурной толчеи.

От рынка свернули к гимназии, от гимназии вниз к пруду.

Резиденция епископа располагался в небольшом оазисе из дубков. Эдакий дом лесника у озера. На въезде, там, где обычные люди ставят ворота по крепче и садят сторожей побдительней и псов позлей, маленькая будочка, на манер газетного киоска, в которой красовалась постная харя святоши, плямкающего под нос молитвы.

— Любезный, — обратился я к стражу. — Нам бы повидаться с Его Преосвященством.

— Вам назначено? — спросил он, блеклым голосом умирающего старца.

— Понятно назначено, коли мы здесь, — я протянул свиток, врученный мне Гартманом.

— Позвольте узнать ваши имена, сеньоры?

— Сеньор Гонзаго, сеньор Маршалси и служитель муз бард Амадеус.

Харя довольно кивнула головой.