Каменная ночь

До 1932 года история не знала других примеров столь массового и столь длительного голода. Во многом свидетельства очевидцев, переживших голод в Поволжье в 1921–1922 годах, голод 1929–1933 годов, а также послевоенный голод 1946–1947 годов, схожи. Уцелевшие описывают постепенную утрату чувствительности, онемение, полуобморочное, сумеречное состояние сознания, зачастую на определенной стадии у погружающихся в голодное оцепенение “живых мертвецов” пропадало даже чувство голода. Все одинаково рассказывают об отчаянных поисках хотя бы чего-то съедобного среди отходов и употреблении в пищу листьев липы, коры и падали. Неизбежно всплывают и истории о людоедстве, убийстве младенцев, человечине в пирожках с начинкой или в мясных консервах. Однако эпоха раскулачивания, коллективизации и голода 1929–1933 годов даже на этом фоне кажется беспрецедентной катастрофой по масштабу страданий и количеству жертв. Целые деревни исчезали с лица земли. “Нам не хватало амбарных книг, чтобы записывать массовые смерти от голода. Нашей главной задачей было обеспечить захоронение трупов”, – докладывал своему начальству один из сотрудников ЗАГСа в 1933 году[503].

В некоторых деревнях смертность достигала 70–75 процентов[504]. “Нередко встречаются деревни, в которых в конце улицы поднят черный флаг в знак того, что здесь не осталось никого из жителей – люди или погибли от голода, или бежали”, – сообщалось в докладе, подготовленном британским министерством иностранных дел[505]

. Другой чиновник отмечал, что у голодающих “опухают лица и конечности”, они “являют собой ужасную карикатуру на человеческий облик, постепенно превращаясь в ходячие скелеты, пока, наконец, не падают замертво там, где застает их смерть… Особенно сокрушителен голод для детей и пожилых… Среди сельских жителей зафиксировано множество случаев самоубийства (главным образом через повешение) и умопомешательства”[506].

Те, кому удалось покинуть охваченные голодом районы СССР, эмигранты, попавшие в Западную Европу после 1943 года вместе с отступавшей с Украины немецкой армией, будут помнить голод до конца своих дней. Профессиональные историки из числа переживших события 1929–1933 годов едва ли могли писать о чем-либо еще, кроме тех страшных лет[507]. Так как самая высокая смертность была зафиксирована на Украине, где голод совпал с новым витком нападок на украинскую интеллигенцию и церковь, на украинский язык и различные местные институты, украинцы воспринимают Голодомор как этнический геноцид. После обретения Украиной независимости Голодомор превратился в национальный символ, ему посвящены многочисленные исследовательские проекты по сбору устных свидетельств и коллекции документов. Голодомор стал той точкой, в которой сходятся воедино патриотические чувства и чрезвычайно сильные антироссийские настроения[508]

. Однако во времена описываемых событий все, что киевляне знали о происходившем в украинской глубинке, было почерпнуто ими не из газет или официальных источников информации: советская пресса хранила молчание о массовых голодных смертях.

Некоторые регионы на территории РСФСР пострадали от голода ничуть не меньше, однако в России до сих пор нет ничего похожего на ту структурированную память о голоде, которую можно наблюдать на Украине. Нет ее и в Казахстане, где в 1929 году городские чиновники разработали программу создания огороженного и оседлого сельского хозяйства, в ходе которой у традиционных кочевников-скотоводов реквизировали скот и имущество и насильственно направляли его в “точки оседания”, обрекая на голод миллионы людей. Уцелевшие разъехались, поменяли место жительства и идентичность, оставив позади странную в своей пустоте степь и полупустынные пастбища, на которых нет никаких видимых шрамов, никаких следов произошедшего[509]. Дарья Хубова, собиравшая устные свидетельства о голоде в другом регионе, на Кубани, пишет, что не обнаружила там никаких примет коллективной памяти о голоде[510].