Каменная ночь

То, каким образом рассказывалась каждая история, не оставляло сомнений, чем она должна была закончиться. Даже смерть матери – по дороге в церковь вместе с Таней она поскользнулась и попала под пригородную электричку – кажется проявлением неотвратимого рока. “Еще один шаг, только один, и с ней ничего бы не случилось”, – твердит дочь. Однако, чтобы объяснить смерть собственного сына, Анна Тимофеевна создала целый набор интерпретаций. Вовка на два месяца пережил собственного отца. Проклятая судьба его бабушки – влияние, которое он впитал как ее приемный ребенок, – неотступно присутствовала в его жизни. “Мне мама сказала: «Я рада его любить – она знала, что я не ревновала, – но он разделит мою участь», – шепчет Анна Тимофеевна. – Так и случилось. У него было три инфаркта миокарда. Ему было 47 лет. Моя мать была трагической женщиной”. Однако мои вопросы заставили ее придумать еще один вариант ответов, полных сложноустроенных отношений и противоречивых предрассудков, из которых состоит любая жизнь. “Нет, я никогда не рассказывала ему о его происхождении”, – говорит она, отметая мое предположение, что ее сын мог переживать из-за травмы, которая выпала на долю его родителям и приемной матери. “Это здесь совершенно ни при чем. Его сердце. Дело было в его личной жизни: его жена его отвергала. Нет, она от него не ушла. Она, гхм, умерла. Она умерла за три года до его смерти. Умерла от рака. Она была, понимаете ли, странным человеком. У меня сложилось впечатление, что она боялась любить. Она всегда все высчитывала. Мне кажется, я думаю, что на самом деле она умерла, она заболела раком, потому что была такой злобной”.

Советский Союз перестал существовать совсем недавно, и вера в комсомол кажется легче объяснимой и куда более привлекательной, чем фатализм, суеверие и предрассудки, которые стоят за оценкой невестки, данной ей Анной Тимофеевной. Однако потрясите калейдоскоп – цветные стеклышки внутри него перемешаются и традиционный мир, из которого прорастает темнота, станет местом праздничным. “На свадьбу моих дедушки и бабушки явились все жители деревни”, – рассказывает Анна Тимофеевна, и ее слова вызывают в воображении вереницу мужчин и женщин в лучших нарядах, вышитых рубашках и сарафанах с черно-красным орнаментом по белому полотну, солнечный день, цветение и запах люпинов и дикой смолёвки в каждом уголке сада. Единственное личное воспоминание Анны Тимофеевны о ее деревне касается пасхального кулича, крошек, которые она приберегла для своих братьев, да корзинки овощей, которые соседка предложила голодной семье, когда та ждала прибытия дяди. Повторюсь, эта память не причиняет боли и контуры ее размыты и нерезки в угоду слушателю.

Однако расспрашивать дальше – значит коснуться растерянности, замешательства и сомнения в себе и своих убеждениях, которые крах коммунистического режима спровоцировал в сознании тех самых людей, что положили свои жизни на его строительство. Я спросила Анну Тимофеевну о семейных похоронах: “О да. Мы все делали. Конечно. Мы отпевали их всех. Всех. Ну и что? Мама этим занималась. Она ходила в церковь. Но в то время об этом старались не говорить: мы были комсомольцами – мы, то есть я, у меня было такое к этому отношение… Не то чтобы я была против, но для себя самой я никогда… Хорошо, на Пасху, да. Она ходила в церковь. Вы поймите, я ее никогда не отговаривала, никогда не спрашивала, что она делает. Но приходится делать то, что должно”. Анна Тимофеевна и сегодня не ходит на службы и не общается со священниками, хотя многие в России обратились к церкви, функцию которой прежде выполняла Коммунистическая партия. “Я лечусь травами, – объясняет она, – у меня их 25 разных видов. И когда мне нужна помощь, я могу позвонить одному человеку, и он все понимает, ему даже не нужно видеть меня для этого”.