Каменная ночь

Человеку в этих краях легко затеряться. Если вы решите поехать на Колыму сегодня, вы не встретите там большого количества людей. Долины и заброшенные шахты хранят молчание. Ржавеет колючая проволока. Однако сохранились фотографии, которые наглядно свидетельствуют, что этот пейзаж когда-то был заполнен людьми, мужчинами и женщинами, закутанными в лохмотья, грязными и изможденными, чьи неясные силуэты растворялись в тумане. Фотографии обычно делали днем, поэтому чаще всего запечатленные на них фигурки – это заключенные за работой. И не просто за работой, а занятые самым тяжелым трудом, который только можно себе представить. Мужчины, женщины и даже дети копают, рубят и колют камень и лед, ломают и выравнивают каменную кладку полотна для железнодорожных шпал, грузят добытую в шахтах драгоценную пыль: золото, свинец, вольфрам, алмазы и уран.

Пыль и камень зачаровывают Шаламова. В этих краях им выпало сыграть неожиданную роль. “На Колыме тела предают не земле, а камню”, – написал он. Каменная яма возле его лагеря до краев была наполнена трупами; их было так много, что “могила разверзлась, мертвецы ползли по каменному склону”, и понадобился бульдозер, чтобы засыпать ее землей и камнями. Наблюдая за этой сценой издалека, Шаламов сначала подумал, что видит “бревна, не трелеванные еще бревна”, движущиеся по склону горы. Только подойдя к яме ближе, он осознал, что это было. Спустя годы после первых массовых смертей колымские могилы, “огромные каменные ямы, доверху были заполнены мертвецами”. Лед и голый камень сохранили трупы в целости и сохранности, и взгляду наблюдателя открылась тайна “подземных кладовых Колымы”, сохраненная в вечной мерзлоте: “Нетленные мертвецы, голые скелеты, обтянутые кожей, грязной, расчесанной, искусанной вшами кожей”. Похоронные бригады начали рыть огромные арестантские могилы еще в 1938 году, “беспрерывно буря, взрывая, углубляя огромные, серые, жесткие, холодные каменные ямы”. Природа севера и сам камень “сопротивлялись всеми силами этой работе человека, не пуская мертвецов в свои недра”, и, уже униженные побежденные, обещали “ничего не забывать, ‹…› ждать и беречь тайну”. “Каждый из наших близких, погибших на Колыме, – каждый из расстрелянных, забитых, обескровленных голодом – может быть еще опознан – хоть через десятки лет, – писал Шаламов. – На Колыме не было газовых печей. Трупы ждут в камне, в вечной мерзлоте”[589]

.

Лица мертвецов – русские, латышские, немецкие, польские, украинские, узбекские – являются свидетелями того, что Колыма представляет собой нечто большее, чем просто камень и лед, играющие на руку забвению. Могилы Колымы, находящиеся на расстоянии по крайней мере десяти тысяч километров от шумных европейских столиц, тем не менее являются частью истории Европы, таким же реальным продуктом ее культуры, как Версальский дворец. Это необходимое напоминание, потому что история советских репрессий до сих пор находится за пределами понимания. Этой истории трудно смотреть в лицо без страха, она отпугивает исследователей, и в этом советский террор похож на все другие подобные злодеяния. Однако его исследование и осознание сопряжены с дополнительными трудностями. Политические убийства советского периода были совершены вне поля зрения Европы. Прежде чем погибнуть, жертвы советского террора обычно достигали самого дна человеческого существования, отверженные всеми, подобно самым жалким, презренным рабам, и бросали упрек свободе, повседневным правилам поведения, винили в своей судьбе тот комфортный мир, из которого они были родом. А самое главное – в течение почти полувека их судьбы были плотно окутаны серой оберткой идеологии. Их жизни и смерти были разменной монетой в идеологическом противостоянии времен холодной войны.

Зловещая история сталинских расстрельных подвалов, лагерей и тюрем не могла быть написана в самой России до тех пор, пока не рухнула советская власть. Но даже на Западе, в тех странах, где историки могли бы, по крайней мере, подступиться к этой теме, их оценки зачастую несли на себе груз политических соображений эпохи холодной войны. Противники государственного социализма в целом и советской системы в частности преувеличивали масштаб преступлений тоталитарного режима (как будто без подобных преувеличений эти преступления были бы менее реальными)[590]

. Некоторые же утверждали, что “перегибы” и массовое уничтожение людей следует и вовсе вынести за скобки[591]. И те и другие были ограничены в своих суждениях повсеместным отсутствием достоверного и надежного фактического материала. Таким образом, попытки постичь смысл произошедшего так всерьез нигде и не были предприняты, особенно в стране наследников сталинизма. Кости замученных все еще покоятся в ямах и рвах, и хотя некоторые из них были эксгумированы, посчитаны, сфотографированы и маркированы, остается отыскать еще миллионы – миллионы! – скелетов.