Каменный Пояс, 1982

— И что, мужики, все по уму? Руки, ноги целы? — замолчал, вспоминая что-то важное, о чем не забывал от самой Печоры: — Да! Ну все-таки, ручей на повороте… Ну, тот самый, проехать можно?

— Нет ручья, порядок! — почти кричал Бушухин. — Засыпали напрочь, елки-моталки! Ничего не осталось, зимой бы так!

— Ну, поздравляю от лица сводной колонны, — торжественно продолжал Аблов, — ждите благодарственные письма домой и премии. За вами право первыми грузиться на платформы.

— Законно! И спасибо, — отвечал Бушухин. — А до платформы нам еще доехать надо. — И надавил кнопку сигнала…

За ведущим, тоже не переставая сигналить, двинулись Батурин и Пономарев. Подходили машины верхнеуральцев, суматошное эхо металось по тайте. Промчали ЗИЛы Николая Федотова и Сергея Ефремова, магнитогорца Раиса Байназарова. Боковые стекла были опущены, и каждый водитель, проезжая мимо Аблова, салютовал рукой или приветственно кивал. Володя Ушмондин сигналил ответно долгой радостной нотой.

Тайга за увалом пошла с буреломом, тесная и суровая. Зимник опустился в распадок, и Аблов снова испытал и тряску, и сильную качку. Он зашиб локоть о дверку, ссадил бровь, но не ругался, продолжая чему-то радоваться.

В светлой сосновой роще, где зимник одним рукавом указывает направление на 41-ю буровую, другим — к поселку Денисовка, песок и мелкая щебенка перекрывали русло капризного ручья. Бензовоз КрАЗ и трактор с бульдозерным ножом дежурили по обе стороны переправы. Под тонкой, согнутой дугой сосенкой неудачник Теселкин менял передние рессоры. Тракторист и водитель бензовоза помогали ему с охотой и старанием.

За ручьем зимник стал петлять, огибая озерные заводи и болота. Аблов считал встречные машины, прикидывал, сколько тонн груза перевезет колонна к исходу суток. Саднило бровь, ломило поясницу, плечи отяжелели и занемели. Тайга становилась все мрачнее, все чаще встречались гари с черными мертвыми деревьями.

Площадка буровой предстала неожиданно, огороженная комьями снега, мерзлой глины, вывороченными пнями. Домик бурмастера, котлопункт, жилой барак были недавно собраны, хранили смуглый восковой глянец. Володя подогнал ЗИЛ к навесу, где грузчики принимали цемент и барит. Автомобили с углем разгружались метров за сто в стороне. Володя Ушмондин собрал путевые документы, довольно резво зашагал к домику.

Роман Яковлевич, кряхтя, вылез из кабины. Болел ушибленный локоть, и немного кружилась голова. Он обошел фермы будущей буровой вышки, подмявшие сосновую поросль, ящики и контейнеры с оборудованием, механизмы, накрытые толем и брезентом. По брезенту бегала, попискивая, синица. Просторную поляну, которую буровики приспособили к приему вертолетов, теперь заняли автомобили, готовые в обратный путь. Бульдозер выскреб снег на поляне, и под ногами темнел брусничник, проседали наплывы бархатистого мха и сиротски зеленели кустики черники.

— Эх, эпидемия! — ругался миасский водитель Дубов. — Картер пробило.

Челябинец Ярушин прибирал в кабину домкрат. Магнитогорец Чамзин закручивал проволокой запоры бортов. Сухорев и Шамыгин улыбались Аблову и как бы ждали его, опустив руки в карманы одинаковых спецовочных курток.

— Больных ищешь, фельдшер? — начал разговор обычной подначкой Сухорев.

— Надел бы халат, сидел бы в бараке, — продолжал в шутку Шамыгин. — Больные должны искать фельдшера.

— Как это «сидел»? — нарочито осердился Аблов. — Такое событие. Сегодня последний рейс, богинаги.

— Какой рейс? Последний? — переспросил Сухорев. — Знаешь, когда он последним будет? — И засмеялся.

Засмеялся Сухорев, и Роман Яковлевич засмеялся, чувствуя, как отпускает его тупая резь в пояснице, позволяет распрямиться, расправить плечи.

Солнце опускалось. Закат был ветреным и тяжелым. В сумеречном воздухе оставалась сырая весенняя свежесть, и было тихо вопреки шуму моторов и голосам на буровой. Алый свет отразился в окнах барака, и Аблов ощутил почти тоску, незнакомую доселе нежность к этому закатному солнцу, к тайге, к мелколесью, которое так круто потеснил бульдозер. Он понял как-то сразу, в единое короткое мгновение, что жаль ему оставлять трассу, расставаться с водителями, буровиками и геологами. Но расставание неизбежно, а встреча — маловероятна. И никак невозможно совместить рассветы и закаты в Коми с зорями в родных ему степях, на берегах горных озер, нельзя видеть солнце Большеземельской тундры на перевале за Юрюзанью.

И остается держать в сердце, в памяти все пережитое, познанное в этой далекой, по теперь душевно близкой стороне. Остается помнить все и быть гордым, сознавая свою причастность к большой работе, к важному делу, которое сближает людей, где бы они ни жили.

4

Аблов вернулся на Площадку геологов глубокой ночью. Небо черно и звездно. Теплый ветер стучит в окно штабного балка телефонным проводом. Диктор радио Коми передает экстренное сообщение: «Вниманию работников автомобильного транспорта, строителей и геологов. Переправы через реки республики закрыты для всех видов транспорта».

Теплый ветер кропил оконное стекло весенней капелью.

ОДНА СУДЬБА