Камешки на ладони

Так вот, когда я писал роман, я четко, с подробностями видел страниц на двадцать вперед. Остальное умозрительно, в общих чертах, с ощущением основных пунктов.

Проедешь эти двадцать страниц, прояснится следующий отрезок.

* * *

Литература более всего имеет право называться машиной времени. Она дает нам почти реальную возможность (не менее реальную, чем реальность отчетливого сновидения) присутствовать на королевских балах в Версале, на Бородинском поле во время сражения, на необитаемом острове среди дикарей, на дружеских пирушках среди гусар и студентов, в парках русских поместий, на улицах и площадях Парижа, в лесах и замках Шотландии и даже на эшафотах.

* * *

Так называемый реализм сравнивают с фотографией (в противовес абстракции). Но разве можно назвать фотографией «Боярыню Морозову» Сурикова, «Пустынника» Нестерова, кустодиевского «Шаляпина» (казалось уж вовсе – портрет) и врубелевскую «Царевну-Лебедь», и вообще всего Врубеля, и Левитана, и Рериха… Ну какая же фотография рериховский «Гонец»!

Отчего при одном и том же формальном методе одни произведения живописи хочется заклеймить определением «фотография», тогда как по отношению к другим это сделать невозможно, даже и при желании?

Оттого, что одни одухотворены, а другие не одухотворены.

* * *

Человечество прошло такую историю, что вполне заслужило право, чтобы мы – люди – говорили о себе и о своем пути, пройденном сквозь века, с оттенком иронии или даже юмора.

* * *

Когда пишется стихотворение, на одно вакантное место просятся двадцать или тридцать слов. Все они как будто хороши и годятся. В меру своего таланта поэт выбирает лучшее, похуже, совсем плохое, совсем хорошее или единственное.

У Пушкина были варианты:

На берегу варяжских волн…На берегу свинцовых волн…На берегу холодных волн…

На берегу безбрежных волн…

И наконец, появилось:

На берегу пустынных волнСтоял он, дум великих полн.

Можно научить поэта тому, что нужно искать слова, но найти свое единственное слово может лишь сам поэт. Этому научить нельзя. А между тем степень единственности найденного слова есть единственная мера таланта.

* * *

Конферансье, прежде чем объявить номер, рассказывает анекдот. Вот он от слова до слова. Два иностранных туриста с фотоаппаратами на улицах Москвы. Выискивают нищету. Вдруг видят – идет старушка с кружкой в руке. Один иностранец подбежал и кинул в кружку монету, другой в это время щелкнул затвором фотоаппарата.

– Идиот, – закричала старушка. – У меня ведь а кружке-то сметана!

Вот и весь анекдот. Я подумал: ехал бы этот известный между прочим, конферансье в купе поезда или сидел бы с друзьями за столом и рассказывал бы анекдоты. Неужели он решился бы рассказать эту чепуху? Ни за что и никогда. А на публике, оказывается, можно. На публике все идет.

* * *

Можно экранизировать роман и сделать из него фильм. Можно из романа сделать несколько фильмов. Можно из нескольких романов сделать один фильм. Но все же наиболее нормальным образом в односерийный фильм ложится рассказ. Односерийный фильм и рассказ – вот адекватные жанры.

Нужно учесть и то, что, когда фильм создается из романа и повести, их приходится урезывать, следовательно, обеднять.

* * *

Писатель дает мне свой недавно написанный рассказ и просит:

– Прочитай, пожалуйста, с карандашом.

– А у тебя карандаша, что ли, нет?.

* * *

Смотрю на прекрасное женское лицо, как бы излучающее некий свет. Да, в процессе эволюции, из-за соображений целесообразности, могли укоротиться руки, мог выпрямиться позвоночник, из второй пары рук могли образоваться ноги. Но какая целесообразность сделала из обезьяньей морды прекрасное, божественное лицо?!

* * *

В доме отдыха каждая партия отдыхающих живет двенадцать дней.

А я жил и работал там два месяца, то есть в течение пяти двенадцатидневных циклов.

В каждой партии появлялись у меня знакомые люди, хотя бы по обеденному столу. Они привыкали к новой обстановке, потом чувствовали себя как дома, потом исчезали. И вот мне стало казаться, что я пережил несколько поколений. Это ощущение переросло в некий психологический гнев. Я как бы устал. Первые мои соседи по столу стали мне казаться такими же далекими и нереальными как древние греки.

* * *

Ямб существовал и при Пушкине. Что делает стихотворение современного поэта, ну хотя бы Твардовского, современным? Неужели только словарь? Вот некоторые строфы из Твардовского: